Дневники: 1925–1930 - Вирджиния Вулф

У меня есть 15 (нет, 12) минут до обеда, и я вся трепещу от возвращения домой к Л., к двум тритонам в ванной, к письмам (и цветам от Этель), книгам и т.д. Как приятно возвращаться домой, а эти образы, выбранные из массы других, заставляют меня немного удивляться собственному счастью. Осмелюсь заявить, что лишь очень немногие женщины счастливее меня – не то чтобы я была постоянна хоть в чем-то, но чувствую, что испила большую чашу человеческой жизни и обнаружила в ней большой процент шампанского. Мой брак отнюдь не скучен – совсем нет.

Мне понравилось бродить по новым полям[1141] Виты и разговаривать с миссис Пейдж [служанка] о сенокосе; потом шампанское на ужин – экстравагантность Гарольда; сон в гостиной; камин; собаки; аэропланы ночью; снова собаки; завтрак в постель, грибы и персики; горячая ванна; и вот я дома с тритонами и Леонардом. Клайв приедет к чаю. Возможно, мы сходим на спектакль[1142]. А я, похоже, готова взять новую образованную женщину в служанки. Это пришло мне в голову после дня, проведенного с Нелли, Лотти и миссис Мэнсфилд. Их шутки, присутствие, фамильярность наводят на одни и те же мысли.

Проходя мимо пивной в этот воскресный [субботний] полдень, я услышала за дверью точно такой же гул голосов, какой бывает на вечеринках. Ох уж эти люди в пабе – первой моей реакцией было осуждение. Но потом я подумала и поняла, что не вижу большой разницы между забегаловкой «Marchmont Arms» и Аргайл-хаусом или Альберт-роуд 3 [дом Мэри Хатчинсон], если уж на то пошло, за исключением того, что мы пьем шампанское и надеваем атласные платья, а я сижу между лордом Гейджем и Бернсторфом[1143].

28 июля, понедельник.

Сегодня утром состоялся странный, безрезультатный, но, возможно, потенциально плодотворный разговор с миссис Уолтер. Думаю, она не прочь остаться, если мы сможем предложить зарплату побольше. Правда в том, что у ее мужа есть любовницы, мимолетные романы. И она явно хочет полностью посвятить себя нам – кому угодно, лишь бы не подавать мужу кофе. Но обдумать это она собирается в августе, когда поедет в Италию вместе с Карлом. Я надеюсь (втайне), что мы сделаем перерыв с Нелли и возьмем ее – большой риск; забавно, но при мысли о переменах я чувствую себя лет на десять моложе. Как бы то ни было, постоянное облегчение от отсутствия Нелли, похоже, доказывает, что наша система ошибочна – впрочем, я всегда это утверждала. Комнаты без слуг; спокойствие; никаких склок или снисходительных разговоров. Есть и другие минусы, которые приходят на ум, но любые эксперименты, безусловно, стоят того.

6 августа, среда.

Пишу в Родмелле – о да, а еще это самое лучшее, самое свободное, самое комфортное лето, которое у нас когда-либо было. Представьте себе отекшие в обуви ноги и чувство, когда снимаешь их, – вот каково мне с милой светлой Энни вместо бедняжки Нелли. Льет дождь – вы только посмотрите (как постоянно говорят персонажи «Волн») на него. Мой ужин готовится. У меня так много комнат, где можно посидеть, что я не знаю, какую выбрать. И новые стулья. Везде уют и какие-то зачатки красоты. Но именно свобода от слуг является основой, фундаментом этих улучшений. После обеда мы остаемся одни до самого завтрака. Спускаясь по склонам, я говорю себе: «Больше никогда и ни за что, чего бы это ни стоило, я не суну голову в эту петлю».

Я гуляю, читаю, пишу без страхов и стеснения. Пеку хлеб. Готовлю грибы. Могу зайти в кухню в любой момент. У меня хватает сил не только на чтение. Почему мы так долго терпели эти неудобства, это присутствие слуг, вечно ворчащих и так или иначе (да, несправедливо) отличающихся от нас, нуждающихся в [текст обрывается]

20 августа, среда.

Вчера вечером была вечеринка в честь дня рождения Квентина. «Еще один день рождения Квентина позади», – сказал Мейнард у ворот после фейерверка, возможно, подсчитывая оставшиеся годы. Шутихи с ревом взмыли ввысь и рассыпали свои золотые зерна. Это старая фраза, но я всегда думаю о зерне, когда вижу салют. Не могу подобрать других образов. Ивы над прудом были окрашены в серый. Костер трепыхался как ветви деревьев на ветру. Несса, одетая в красное, накинула на него защитный экран. Анжелика, бормоча и извиваясь, словно старая крикливая ведьма, танцевала вокруг огня. «Детство – воистину детство», – сказала Лидия. В какой-то момент все говорили как в чеховских пьесах.

Я пишу, пока варится картошка. День был жаркий, тяжелый, уродливый, спокойный, неприятный; собаки лаяли по всей деревне, подначивая друг друга. Мужчины стучали молотками по крыше. Меня гоняли туда-обратно. Я задремала здесь над статьей Вернон Ли, которую Этель прислала мне в очередном письме. Эти письма и правда приходят каждый день, ведь нам так много всего нужно успеть. Времени мало. «Я бы хотела увидеть Италию перед смертью», – пишет она сегодня. Стоит ли мне усмирить ее и умерить количество писем? Думаю, нет. Если и пускаться во все тяжкие, то целиком. А она такая смелая, такая удивительно проницательная, что с моей стороны было бы просто трусостью отстраняться из-за страха насмешек (все еще стук молотков, уже 18:45). Так что я позволяю этому старому костру разгореться докрасна, а защитный экран, быть может, накину на него завтра. Это очень счастливое, свободное, а для меня лично еще и порой возвышенное лето. Да, думаю, я всерьез настроена против возвращения Нелли, но не позволяйте мне расчесывать эту болячку. Есть ощущение, что я сейчас плыву по течению «Волн». Наслаждаюсь прогулками. Как чудесно было вчера прогуляться за холмы! Как странно, что за 20 лет я ни разу толком не была на той стороне, в болотистой местности за Саттон-хаусом. Нашла дорогу, по которой можно дойти до Льюиса. Упала и подвернула лодыжку. Увидела большое разнообразие серых и золотистых красок, сменяющих друг друга. Я была невероятно счастлива. Больше всего мне нравится тихое, глубокое, неторопливое счастье. Однажды я пошла в Фирл, попала под дождь и нашла перочинный нож с четырьмя лезвиями.

«Волны», как мне кажется, распадаются (я на сотой странице) на серию драматических солилоквиев. Суть в том, чтобы они однородно накатывали и откатывались в ритме волн. Можно ли читать их друг за другом? Понятия не имею. Полагаю, это величайшая возможность, которую я когда-либо открывала для самой себя, но поскольку задача невероятно трудна, то меня, боюсь, ждет полнейший провал. И все же я уважаю себя за то, что написала эту книгу – да! – даже несмотря на то, что она выставляет