История города Рима в Средние века - Фердинанд Грегоровиус

Страстная борьба велась в то же время и пером, на догматической почве. Мы имеем два письма, написанные Григорием императору Льву в разгар происходившего в Риме возмущения. Язык этих писем варварский; они написаны в грубом и страстном тоне; ничего подобного никогда бы не написал утонченно-образованный Григорий I. Но в этих, полных протеста, письмах римского епископа к главе империи высказывались впервые иерархические основания верховной власти папы как главы христианских народов, и эта власть утверждалась с такой сознательностью и решительностью, что письма Григория II вполне могли служить образцом последующим папам. Основоначала позднейшего папства — эпохи Григория VII и Иннокентия III — здесь явились уже вполне намеченными.

«Мы можем писать тебе, — пишет Григорий в своем первом письме, — только простым, грубым языком, так как ты сам неучен и невежествен», — и затем указывает императору-иконоборцу на скрижали Моисея, на херувимов ковчега завета и на подлинное изображение Христа, посланное им самим вместе с собственноручным письмом королю Эдесы Абгару. Подобных изображений, пишет далее Григории, существует много, и к ним стекаются толпами благочестивые пилигримы. Эти изображения, продолжает Григорий, не боги, да и святые служат предметом поклонения не сами по себе; к ним обращаются с молитвой, прося лишь их представительства перед Христом. «Очисти, — советует Григорий императору, — свою душу от соблазнов мира, которые одолевают тебя; даже малые дети смеются над тобой. Поди в школу, где учат азбуке, и скажи: я разрушаю иконы и преследую за поклонение им, — и в ту же минуту школьники швырнут тебе в голову свои доски. Мы, получившие нашу власть и силу от святого Петра, хотели подвергнуть тебя наказанию, но ты уже сам осудил себя на проклятие, и этого довольно для тебя и для твоих советников». В более позднее время папа не задумался бы отлучить императора от церкви, но в ту эпоху папа не решался прибегнуть к этому средству, ставшему м течением времени таким страшным орудием. Эпоха, когда могущественные короли и даже императоры подвергались отлучению от церкви, была еще далеко впереди Но о возмущении провинций Григорий говорите чувством собственного достоинства; он указывает императору, что народы Италии попирают ногами его собственные изображения, что его чиновники изгнаны и на их место поставлены другие лица, что предполагалось поступить таким же образом и в Риме, который удержать за собой византийское правительство не имеет сил. «А ты, — пишет Григорий, — думаешь испугать нас, говоря: я прикажу разбить в Риме статую Петра, самого же папу велю заковать в цепи и доставить ко мне, как некогда Констант увел из Рима пленным папу Мартина. Ты должен знать, что мы не найдем надобности снисходить до борьбы с тобой, когда ты будешь следовать по пути дерзкого высокомерия и угроз ибо стоит папе удалиться в римскую Кампанью хотя бы только на 24 стадия, и тебе придется искать ветра в поле».

Возвращаясь к знаменитой статуе апостола, которую император считал главным идолом Запада, Григорий приходит в такое раздражение, что даже впадает в противоречие с самим собой. «Все народы Запада питают чувства глубокого благоговения к тому, чье изображение ты похваляешься уничтожить у нас, — к святому Петру, говорю я, почитаемому во всех западных королевствах за Бога на земле. Отступись от своего замысла; твоя сила и твоя ярость не могут простираться на Рим — ни на сам город, ни на принадлежащие ему морские берега и суда. Весь Запад поклоняется святому апостолу; ты пошлешь людей разрушать его изображения, а мы объявим, что мы неповинны за кровь, которая тогда прольется, и эта кровь падет на твою собственную голову. Некий Септет с далекой окраины Запада просит у нас как милости Господней посетить его лично, прибыть туда и совершить над ним святое крещение, и мы, не желая быть нерадивыми, решили препоясать наши чресла».

Нам неизвестно, о каком германском короле-варваре говорит здесь папа; очевидно, этим сообщением он хотел дать понять императору, что влияние римской церкви простирается на самые отдаленные западные окраины и что народы Запада все готовы защищать церковь. По-видимому, папа придавал особенное значение упомянутому крещению, так как он говорит о нем и во втором своем письме. Но франков, которых его преемник немного лет спустя призвал на защиту Рима, в этом случае Григорий не имел в виду.

Во втором письме Григорий с большей логической последовательностью выясняет различие между духовной и светскою властью — между, как он выражается, дворцом и церковью. Здесь проводится граница между полномочиями верховного судьи с одной стороны, решающего мирские дела мечом, наказующего тело заключением и смертью, и с другой, полномочиями верховного епископа, который, будучи «сам лишен всякого оружия и беззащитен», карает греховную душу отлучением от церкви, причем не осуждает ее беспощадно на гибель, а ведет к вечному спасению.

В истории христианских веков этими замечательными определениями Григория II в первый раз был отмечен момент, когда светская и духовная власть, церковь и государство совершенно отделились друг от друга и как два начала власти противостали одно другому. Этот всемирно-исторический разлад, наполнивший собой все существование Средних веков и продолжающийся до наших дней, был неизвестен Древнему миру. Лишенная единства уже в силу своего политеизма, языческая церковь Древнего мира могла быть только таким культом, который определялся интересами государства и был подвластен ему. Константину и его преемникам вышесказанный разлад был также неизвестен, так как с провозглашением христианства государственной религией император, облеченный пастырской властью, считал себя главой государственной церкви. Это положение казалось таким простым государственным основоначалом, что Лев Исаврянин уже не в силу своего деспотического высокомерия, а в спокойном сознании святости своей власти писал папе: «Я император и я же пастырь». Это были именно те слова, которые побудили Григория дать свои знаменательные объяснения и в то же время разделили человечество на два мира — мир духовный и мир политический, церковь и государство. Таким образом, внезапно стало очевидным, что римская церковь каким-то едва уловимым процессом, длившимся всего 150 лет, приобрела значение независимой власти, в которой и сказался дух Запада.

3. Политика Лиутпранда. — Он завоевывает Равенну. — Он приносит папе в дар Сутри. — Коалиция папы, венецианцев и греков против Лиутпранда. — Поход его на Рим и отступление. — Узурпатор в Тусции. — Смерть Григория II, 731 г. — Григорий III, папа, 731 г. — Римский собор против иконоборцев. — Искусство на Западе. — Постройки Григория III. — Восстановление городских стен

Страстная борьба, которую вели между собой два противника, могла бы принести неисчислимые выгоды третьему лицу, если бы оно обладало подходящей для того энергией и способностями. Этим третьим лицом был король лангобардов Лиутпранд. Высокая цель, которую ставили себе государи лангобардского народа, уже начавшего воспринимать римскую культуру, заключалась в объединении Италии под их скипетром, и эта цель могла быть достигнута только покорением Равенны и Рима. Лиутпранд не помышлял, конечно, об императорской короне, но он мог надеяться, что ему удастся восстановить королевство Теодориха. Италия явно отпадала от греческого Востока, и императоры уже не имели сил удержать ее под своей властью. В окрепшем латинском народе чувствовалась возможность нового возникновения того национально-римского государства, которое существовало до дней Одоакра. Лиутпранд был достаточно дальновиден, чтоб отклонить те заманчивые предложения, с которыми к нему обращалась Византия, желавшая заключить с ним союз. С радостным чувством смотрел он на возмущение греческих провинций и, без сомнения, имел среди возмутившихся свою партию. Во время восстания в Равенне экзарх Павел был убит. Лиутпранд немедленно же воспользовался этим обстоятельством; сделав неожиданное нападение, он овладел гаванью Классис, разграбил и разрушил ее; потом ему удалось проникнуть и в самую Равенну. Со всем своим войском он подступил к этой столице греков в Италии и овладел ею. В котором году произошло это замечательное событие — неизвестно.

Затем Лиутпранд овладел городами Эмилия и Пентаполис. Он вел поход также и против самого папы, вторгся в римское герцогство и дошел до Нарни. К сожалению, когда был совершен этот поход, также неизвестно. Смелое движение к Риму грозило последнему как резиденции пап чрезвычайной опасностью, но подарками, просительными письмами и искусными дипломатическими приемами Григорию удалось склонить короля к отступлению. Проникнутый благочестием государь-католик не был на высоте великой задачи, выполнению которой, по-видимому, так благоприятствовало то время.