Том 3. Записки охотника - Иван Тургенев

В настоящем издании в текст ЗО 1880 внесены следующие исправления:

, строки 6–7. Вместо «махнул рукой» — «нагнулся с облучка, посмотрел, махнул рукой» (по Совр и ценз. рукоп.).

, строки 13–14. Вместо «закричал озлобленным голосом» — «закричал на него озлобленным голосом» (по всем источникам до ЗО 1880).

, строка 26. Вместо «голодное мяуканье кошки» — «голодное мяуканье» (по всем источникам до ЗО 1874).

, строка 29. Вместо «далеко» — «далеко-далеко» (по всем источникам до ЗО 1874).

, строка 42. Вместо «название „юродивца“» — «название „юродивца“, данное ему Ерофеем» (по Совр и ценз. рукоп.).

, строка 1. Вместо «люди что» — «люди-то» (по Совр, ценз. рукоп., ЗО 1852, ЗО 1859).

, строки 32–33. Вместо «оглядывайся!..» — «оглядывайси!..» (по всем источникам до ЗО 1880).

Замысел рассказа относится, вероятно, к концу 1850 г. В Программе X «Касьян с Красивой Мечи» еще не значится, хотя оставленное незаполненным место под № 22 (после «Бежина луга») дает основания предполагать, что оно предназначалось для «Касьяна…».

В «Касьяне с Красивой Мечи» Тургенев поэтически воспроизвел некоторые черты народной крестьянской идеологии, прикрытой религиозной сектантской оболочкой[115]. Через семью Аксаковых Тургенев был знаком с материалами судебного следствия по делу секты «бегунов», или «странников», в с. Сопелки Ярославской губ. (одним из участников этого следствия, производившегося в 1849–1851 гг., был И. С. Аксаков). Тургенев проявил большой интерес к этой секте, справедливо усматривая в ней своеобразную форму оппозиции тогдашним устоям общественной жизни со стороны крестьянских масс. 25 июля (6 августа) 1856 г., после беседы с Тургеневым и с его слов, Фарнгаген фон Энзе отметил «два основных вопроса» во внутреннем состоянии России: «рост сектантства и крепостное право» (Varnhagen von Ense K. A.Tagebücher. Hamburg, 1870. Bd. XIII, S. 111–112). На принадлежность Касьяна к религиозной секте указывал И. Делаво в примечаниях к выполненному им французскому переводу «Записок охотника» (см. выше, с. 425). В образе Касьяна, по свидетельству Делаво, «автор представил… сектанта, и если он не говорит этого, то это потому, что этому воспрепятствовала цензура» (с. 465 указ. книги). Уклончивый ответ Касьяна на вопрос автора о его родне Делаво комментировал следующим образом: «Сектанты не признают авторитета официальной церкви, и естественно, что браки, которые они заключают между собой, рассматриваются властью как незаконные. Поэтому они не любят говорить о своей семье посторонним; постоянные преследования, которым они подвергаются, сделали их очень подозрительными» (там же, с. 486). Эти примечания восходят, по-видимому, к самому Тургеневу, советами и указаниями которого Делаво пользовался, работая над французским переводом «Записок охотника».

В полном соответствии с учением «странничества», Касьян не видит в окружающей его социальной действительности «правды» и «справедливости». Он не участвует в обычных крестьянских занятиях, которые учители «странничества» называли «вражьей работой» на антихриста, отвергает собственность, деньги, живет в безбрачии. Тургенев наделяет своего героя пантеистической любовью ко всякой живущей на земле твари и социальной мечтой о сказочной стране, где «живет птица Гамаюн сладкогласная» и «всяк человек» живет «в довольстве и справедливости».

«Бегуны» отвергали официальную церковь, и, вероятно, поэтому (возможно, по указанию И. С. Аксакова) при подготовке отдельного издания 1852 г. Тургенев отбросил слова Касьяна: «Случается, так в церкви божией на крылос меня берут по праздникам. Я службу знаю и грамоте тоже разумею». Вместо этих слов, бывших в «Современнике», во всех последующих источниках: «Грамоте, однако, разумею» (117, 40–41).

Имея в виду оглядку на цензурное ведомство, с которой писался рассказ о народном правдоискателе, отрицающем существующий порядок вещей, Тургенев спрашивал Е. М. Феоктистова в письме от 12 (24) марта 1851 г.: «В главном характере много поневоле недосказанного — хочется мне знать, можно ли понять, в чем дело?» При отсутствии первоначальных рукописей невозможно конкретно и в полной мере судить о цензурных самоограничениях, на которые вынужден был пойти Тургенев. Несомненно, однако, что восстановлением доцензурного чтения, а не новым авторским вариантом, следует считать слова Касьяна, указывающие на типичность его фигуры для тогдашней действительности: «И не один я, грешный… много других хрестьян в лаптях ходят, по миру бродят, правды ищут… да!..» (119, 34–36).

Поэтизация в «Касьяне с Красивой Мечи» «странничества» как одной из разновидностей духовной жизни народа явилась причиной преимущественного успеха этого рассказа у славянофилов и «почвенников» со свойственным им патриархально-консервативным взглядом. Журнал «Москвитянин», сурово отозвавшийся о «Певцах» и «Свидании» и скептически о «Бежине луге», новый рассказ «Записок охотника» встретил одобрительно. В рецензии Ап. Григорьева (Москв, 1851, № 7, с. 420–423) оба выведенных в рассказе лица объявлялись созданными «цельно и прекрасно» и принадлежащими «к удачнейшим созданиям г. Тургенева». Рецензент находил, что все детали в рассказе отличаются особенной «прелестью», а описание зеленой ветки на фоне голубого неба — «прелестная картина истинного мастера».

Сходная оценка содержится в анонимной рецензии «Отечественных записок» (1851, № 4, отд. VI, с. 104–105).

О впечатлении, произведенном рассказом на московских друзей Тургенева, Е. М. Феоктистов сообщал автору 17 (29) марта 1851 г.: «…Ваша статья о Касьяне — прелесть! Это бесспорно один из лучших Ваших рассказов — и таково общее здесь мнение. Кроме характера, который вышел очень рельефен и понятен, самое описание деревни, пустой в жаркий летний день, наконец описание самого этого дня, — всё это как будто сейчас видишь, как будто сам только что выехал из этой деревни. Вообще весь рассказ — истинно превосходен. Очень хороша также девочка. Право, кроме этого восхищения я не могу Вам передать ничего более, да и едва ли, думаю, и можно что-нибудь критиковать в этом рассказе» (ИРЛИ, арх. Л. Н. Майкова, ф. 166, ед. хр. 1539, л. 10 об. — 11). И 30 марта (11 апреля): «„Касьян“ всем понравился, „Бежин луг“ тоже, хотя менее „Касьяна“, — но сказать ли Вам общий голос об них в известных московских кружках? Все говорят: „довольно“. Рассказы очень хороши, последний всем ужасно понравился, но все находят, что Вы уже слишком часто выпускаете их и что пора бы Вам переменить род» (там же, л. 13–13 об.).

«Касьян с Красивой Мечи» был последним рассказом «Записок охотника», опубликованным в «Современнике». 2 (14) апреля 1851 г. Тургенев писал Феоктистову, что считает работу над «Записками охотника» законченной и намерен писать большое произведение в иной манере.

…сидел на передней грядке… — Грядки — здесь: поперечные брусья, образующие края кузова у телеги.

Вам кажется, что — деревья не поднимаются от земли, но, словно корни огромных растений, спускаются… — 13 (25) октября 1852 г. Тургенев писал Полине Виардо: «Знаете ли, в одном месте моей книги <…> я говорю так же, как вы, о деревьях, которые как будто опускаются в небо?»

Красивая Мечь, или Красивая Меча, — река в б. Тульской губ., правый приток Дона. Протекая в высоких, скалистых и извилистых берегах, Красивая Мечь считалась одним из красивейших мест Европейской России. В повести Н. Ф. Павлова «Ятаган», которая была хорошо известна Тургеневу, этой реке посвящена пространная лирическая характеристика и рассказывается предание о ней (см.: Три повести Н. Павлова. М., 1835, с. 177–183). Матери Тургенева, а потом ему самому, принадлежало на Красивой Мечи с. Кадное Меньшое.

Гамаюн — легендарная птица, изображение которой украшало мундиры царских сокольничих. Упоминается в изданной при царе Алексее Михайловиче книге: «Новое уложение и устроение чина сокольничия пути», которую Тургенев хорошо знал и любил. (См. эпиграф и упоминание о ней в рецензии Тургенева на «Записки ружейного охотника» С. Т. Аксакова, 1852 г. — наст. изд., Сочинения, т. 4.)

Бурмистр

Впервые опубликовано: Совр, 1847, № 10, отд. I, с. 197–209 (ценз. разр. 30 сент.), под № VI, вместе с «Конторой». Подпись, общая для двух рассказов: Ив. Тургенев.

Сохранился черновой автограф рассказа (ГПБ, ф. 795, ед. хр. 3, 4 л.). Первоначальное заглавие («Порода») в автографе зачеркнуто. Под ним написано «6. Бурмистр»; На полях рукописи четыре программы «Записок охотника» (см. Приложение I, Программы, I–IV), проект обложки отдельного издания «Записок охотника», рисунки пером и многочисленные надписи, не относящиеся к тексту. Подпись: Ив. Тургенев.