Завтрашний царь. Том 1 - Мария Васильевна Семенова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Минули дни и ночи, бред оставил его.
Теперь он был здоров. Ну почти.
День задался вёдреный. Серое небо стояло высокое и неподвижное, сбитая куржа повисала в воздухе облачками.
«А вот с этим брёвнышком я бы повозился…»
Когда-то это был красавец-бук, тянувшийся зелёной головой к солнцу. Серая кора, долгая, ровная голомень.
– Ты, дикомыт, такое древо видал разве?
– Видал, – сказал Светел. Он сидел на самом верху воза, взавёрт стягивал верёвки.
– Да ну.
Светел спрыгнул на снег, похлопал по комлю:
– Сердцевина красная, значит сто лет прожил. Вот тут слой нарос после морозной зимы. Нутро звездой, гнили нет, ни белой, ни чёрной. Можно на теснинки колоть.
– Отколь знаешь? У вас там одни ёлки растут.
– Атя научил… отик по-вашему. Он лыжи источил.
Буки на Коновом Вене вправду редко встречались. Однако Жогу Пеньку кряжики привозили. Буковые дощечки шли на верхние стороны лыж, из них гребни точили. Ныне Светел был бы рад вырубить плашку на гусельный лежачок и шпеньки. Прикинуть наконец, исправились ли ошибки Обидных, потом уже браться за дарёную ель.
Но не у мораничей дерева ради гуслей просить.
Или как?..
Первую сажень комля, разорванную при падении, самую лакомую для Светела, отдадут небось на жаркий уголь для горна. «Может, погодя сходить в кузницу? За серебро выкуплю…»
Ибо теперь Светел был богат. И Крагуяр был богат. Только Светел радовал себя привычным трудом, а Крагуяр злополучный лишь по деревне гулял. Потому что здоровья никаким богатством не поторопишь.
Кругом простирался бедовник. Медлительным оботурам день до вечера к дому брести. Добрые сегжане молили Владычицу о весне и не трогали ближний лес, обойдённый Бедой. Ездили в дальние угодья, рубили снег, выкапывали поваленные стволы. Не бросали ни веток, ни вершин, всё везли домой. Что в дело, что на дрова.
Всё же не таковы оказались мораничи, как он себе малевал.
И ребятня у них была резвая, любопытная. Правильная.
– Дяденька! А покажи, как витязи мечами изяществуют!
– Ну хоть одним, не двумя…
Это они подглядели, как он в Ишуткином дворе воинское правило исполнял. Глазёнки разгорелись, детвора насела на забор, чуть колья не вывернула. Ходила хвостом – покажи да покажи.
Старшие взялись щунять:
– Отрыщь, неуёмные! У витязя раны болят.
– Сляжет, вы на саночках отвезёте?
Светел повёл плечами под кожухом. Он довольно себя испытал, ворочая брёвна. Рубец у лопатки глухо тянуло, в глубине вила гнездо боль. Хорошая боль, верная. Так болит, когда заживает. Знак, что неможно щаду себе давать. Ныне заленишься, после замаешься!
Мальчишки надули губы:
– Какое поляжет, вона скачет, то на воз, то с возу…
– Цыц! – свёл брови старейшина.
Светел улыбнулся. Дескать, всё в порядке, не развалюсь. Старейшина махнул рукой: ну вас! Что взрослый, что малые!
Светел прыгнул в сторонку от воза:
– А становись! Бери мечи, нападай, принимать буду!
Сегжата вмиг расхватали последние хворостины. Все хотели биться двумя. Путались в руках, попадали друг по дружке, мимо Светела. Степенные мужи сидели у полоза дровней. Брали передых, жевали строганину, вели неспешные беседы перед дальней дорогой.
– Смущает витязь детей.
– Мы люди мирные, наше дело правду Царицы нести…
«Ага, всяк жил бы добром, кабы не соседи-злодеи…»
Светела будто подслушали.
– А с немирьем явятся, к кому плакать?..
– Чья дружина поблизости ходит?
– Окаянного видели. К восходу бежал.
– Доищись их, когда нужны…
Светел вынул меч из руки отрочёнка, обозначил тычок в лицо рукоятью, сказал:
– У вас, верных мораничей, котёл есть. Воинский путь.
Возле саней помолчали.
– Тебе, дикомыту, отколь про то знать?
Светел принял разом двоих юных воителей. Направил друг в дружку. Отнял палки, чтобы не напоролись. Пустил одним кубарем по снегу.
– У меня там брат старший.
Выговорилось без прежней надсады. Дрогнула струночка, прозвенела тихонько… Точно так правее хребта вначале жгло живыми угольями. Думал, никогда не срастётся. А вона – мечами махать, брёвна из-под снега неволить.
– Чудовые дела! Будто правобережника взяли?
«А вот и взяли. У вас, гнездарей, ещё при Ойдриге доблесть кончилась, заёмную ищут…»
– Будто врать буду?
Старейшина расправил бороду.
– Неодолимо тайное воинство. Кудашку разбойного извели, а и кудашат, слышно, добрали.
«Какое тайное воинство?! Это мы их посекли!»
– …в дальнем, слышь, Обустроевом острожке.
«В каком ещё острожке? Возле Сечи…»
– Повольнички что тараканы. Изведёшь, новые явятся. Свято место…
– Языком про святое не мети.
– Прости, Матушка Милосердая…
«Крепче своей Моране молись. Глядишь, тараканов всех поморозит…»
– Так-то правда. Без Кудашки горя довольно. Слыхано, за Шерлопским урманом лихой Голец лютовал. Все пути залёг, ни проезду не давал, ни проходу. Догола обирал, за что и прозвание. Стал жаловаться народишко, дошло до великого котляра… и нету теперь ни Гольца, ни двора его.
– А иные бают, злодея не наши примучили – дружина захожая порадела.
Это говорил седой крепкий дед, отдавший кузницу сыну. Светел понял: его хотели утешить.
– Чья дружина?
– Да прежде незнаемая. Калашники прозываются.
Светел хотел возгордиться, не успел.
– Котляры, слыхать, об нынешнем годе снова поезд шлют за сиротками.
Светел запнулся, чуть мелькнувшую палку не пропустил.
«Поезд! Ветер с Лихарем! Выйти встречь… под личиной в попутчики напроситься… а там Чёрная Пятерь… Сквара…»
– Вот сядет в Шегардае праведный Ойдригович, – сказал старый кузнец, – он уж все бесчиния прекратит.
И Светел опамятовался. Взял под мышку обе палки одного супостата, пригрозил ими второму.
– Без чести бьёшь, дяденька, – разобиделся первый. – Я тебе пазуху порезал!
– А я в броне кольчатой. – Светел вскинул руку, останавливая сражение. Мужи сегдинские поднимались, сбивали снег с охвостий кожухов. Пора было в путь.
– Ты, витязь, ногами пойдёшь или, может, на воз присядешь, передохнёшь?
Светел вежливо отрёкся:
– Благодарствую на берёге. Я ещё у речки малость пороюсь… Побратиму шест черёмуховый обещал. Езжайте надёжно, я догоню.
Вынул из снега воткнутые ирты – и был таков.
Светел не кривил душой, просто недоговаривал. Крепкий черёмуховый шест, обещанный Крагуяру на древко для совни, уже был припрятан, только забрать. Задержался он на самом деле ради иного.
Стоило остановиться на бывшем речном берегу, в едва различимом распадке, как на Светела, стелясь в невозможно низком полёте, бросилась молоденькая искристо-белая сука. Это не Рыжик, громадный даже для симурана! Лапушку он просто подхватил на руки, обнял, барахтающуюся, визжащую. Дал опрокинуть себя в сугроб и блаженно замер, принимая ледяные вихри из-под крыльев и жаркий, влажный язык. Отозвалась ли рана, даже не вспомнил.
«Я вести принесла тебе, Аодх, брат отца!»
– Что в гнёздах? Всё ладно?
Хотя
