Внутри, вовне - Герман Вук

— Пожалуй, я попробую, — сказал я.

Питер, не переставая печатать, улыбнулся мне. Бойд показал рукой на ящики:

— Начинай копать. Нам нужны свежие остроты.

Я снял пиджак и галстук и повесил их на распялку в шкаф, затем снял ботинки — ибо, судя по всему, здесь так было принято — и выволок из шкафа на пол кипу журналов «Колледж хьюмор». Я не был уверен, что смогу работать как следует. Я все еще был не в своей тарелке — и не только потому, что познакомился с Хемингуэем и Марлен Дитрих. Встреча с двумя сыновьями Голдхендлера потрясла меня почти так же. Это были первые необрезанные евреи, которых я видел в своей жизни.

ЧАСТЬ III

«Апрельский дом»

Глава 57

Джаз Джекобсон

Пятница. 14 сентября 1973 года

Я сижу в кресле в номере-люкс на восемнадцатом этаже отеля «Апрельский дом — Шератон», держа на коленях блокнот. Вчера я проводил Джен в Израиль.

Позавчера Сандра позвонила из Израиля, разбудив нас около часа ночи, чтобы сообщить, что она решила остаться там насовсем, стать израильтянкой и пойти в армию, чтобы как можно скорее развязаться с тамошней всеобщей воинской повинностью. Мы попросили ее не принимать окончательного решения до тех пор, пока кто-нибудь из нас не прилетит в Израиль, чтобы все обсудить.

— Это ничего не изменит, — заявила она. — Прилетайте, если хотите, но это будет пустая трата времени.

Я не мог бросить работу, чтобы еще раз лететь в Израиль, поэтому Джен уложила чемодан, а я позвонил своей секретарше и попросил ее заказать нам обычный номер в отеле «Сент-Веджис». Но все отели Манхэттена оказались забиты из-за проходившего там съезда маклеров по продаже автомашин, и так-то вот мы и оказались в этом проклятом отеле, в котором я еще ни разу не останавливался с тех пор, как через три дня после Перл-Харбора я вышел через его вращающуюся дверь в декабрьскую пургу, — причем в том самом номере, в котором я когда-то жил вместе с Питером Куотом, а потом спал с Бобби Уэбб. И вот сейчас я провел здесь ночь вместе с женой и призраками давно минувших дней, и вчера я проводил Джен в аэропорт.

— Ради всего святого, уговори эту дуру вернуться домой, — сказал я Джен на прощанье, — или сама оставайся там.

— Кто знает? — бросила Джен через плечо, направляясь к отверстию металлодетектора. — Если у нее есть разумные причины, то, может быть, я и сама стану израильтянкой и тоже пойду в армию.

И вот теперь я сижу и жду двух телефонных звонков: одного — от нее из Израиля, и еще одного — от некоего пришельца с другой планеты по имени Джаз Джекобсон.

Все на свете знают, кто такой Джаз Джекобсон, голливудское чудо-юдо, но мало кто встречался с ним лично. Сейчас одиннадцать часов утра — значит, в Израиле пять часов дня, и Джен может еще успеть позвонить мне до наступления субботы, если ей будет, что сообщить. Когда мне перевалило за пятьдесят, клянусь, я думал, что теперь жизнь у меня пойдет размеренно и неторопливо, но в последнее время она, наоборот, кажется, убыстряет свой темп, и время скачет так, что мне за ним не угнаться.

Вчера, по пути из аэропорта имени Кеннеди, я заехал на еврейское кладбище, где похоронен папа, и там встретился с Ли. На том же кладбище похоронен и ее муж Берни. Вчера был его «йорцайт» — то есть годовщина со дня смерти. Когда он умер, Ли попросила меня и дальше читать до нему «мишнайот», потому что его сыновьям до этого нет дела. Я прочитал поминальные молитвы на могилах папы и Берни, а потом мы поехали в Манхэттен, чтобы прочесть «кадиш» по Берни в «Утке по-пекински».

Увы, «Утки по-пекински» уже нет. Вместо китайского магазина в этом помещении сейчас галантерейная лавка. На лестнице темно и замусорено, а чердак стоит пустой. Так что мы с Ли отправились в другую синагогу, а потом пообедали в «Апрельском доме».

Я сказал ей, что сейчас пишу о нашей жизни на Вест-Энд-авеню, а она в ответ призналась мне в удивительных вещах. Она, например, совсем забыла, как она спасла положение на Фейгиной свадьбе, но она отлично помнит, что на этой свадьбе был Питер Куот — изысканный и галантный кавалер, настоящий джентльмен, который с ней танцевал и произвел на всех самое лучшее впечатление. Более того, Ли считает, что описание Фейгиной свадьбы в книге «Путь Онана» — это совершеннейший шедевр. Конечно же, Ли все время стрижет купоны со своего знакомства с Питером Куотом. Ее еврейских соседок это знакомство впечатляет куда больше, чем моя работа в Белом доме. Ли со своими подругами все время кудахчут над Питеровым творчеством; их раввины костерят его книги одну за другой, как только они выходят из печати, но все их читают. «О, конечно, он свинья, — сказала однажды Ли, — но он такой умный!». Она не может дождаться, когда выйдет его новая книга, и, конечно же, она сразу ее прочтет, хотя, по ее словам, это наверняка будет страх и ужас.

В какой-то момент я спросил Ли, где она познакомилась с Берни. Она удивленно посмотрела на меня:

— Как, разве ты не знаешь? Я же познакомилась с ним у нас в синагоге. На танцевальном вечере.

— Разве? Но как же так? Ты же в синагогу носа не казала после того, как отшила мистера Кахане и Святого Джо?

— Это было, когда я пошла туда в первый раз. Помнишь? Святой Джо пригласил меня на танцы, и я согласилась — только назло мистеру Кахане. Берни тоже никогда раньше не бывал в синагоге на танцевальных вечерах, но как раз тогда он почему-то пришел. Там-то мы и познакомились.

— Так, значит, в синагоге?

— Ну да, в синагоге.

— И все благодаря Святому Джо?

— Точно — благодаря Святому Джо.

— Так, значит Ли, все-таки не напрасно мы переехали на Вест-Энд-авеню: ты вышла замуж и родила своих трех сыновей благодаря Святому Джо Гейгеру.

— Нет — благодаря папе. Папа угробил себя работой ради того, чтобы я могла найти себе хорошего манхэттенского еврейского врача.

— Да что ты? После того как ты вышла замуж, папа прожил еще долгие годы — наверно, самые счастливые годы своей жизни.

— Он угробил себя ради того, чтобы я нашла Берни.

— А кроме того, ты не должна забывать про мамину плойку.

Ли криво ухмыльнулась:

— Ах да, плойка! Но ты ошибаешься. Мама так и не получила свою плойку. Она все еще ищет ее — сейчас там, в Иерусалиме.

Затем она рассказала мне про Моше Лева… Но звонит телефон…

Это был Джаз Джекобсон. Мне придется остаться здесь еще на один вечер, вместо того чтобы сегодня же вернуться в Вашингтон. К моему изумлению, книгой Питера Куота всерьез заинтересовался Голливуд. А я-то считал, что она для кино не подходит, да и до сих пор так считаю.

Когда литературный агент Питера сказал мне, что «от одного названия закачаешься», он почти не преувеличивал. Это такое название, что им даже порнофильм не озаглавишь. Но, по слонам Джаза Джекобсона, он знает, что именно тут можно сделать; и он говорит, что его главная кинозвезда — Морт Ошинс — без ума от книги и хочет сделать по ней фильм. Может быть, так оно и есть. Согласился же Джек Уорнер снять фильм по «Пахучему Меламеду». Эти голливудские боссы прыгают в совершенно непредсказуемых направлениях, как блохи.

Во всяком случае, от этого названия закачались и «Клуб книги месяца» и «Литературная гильдия». О книге пошло столько разговоров, что ею заинтересовался даже книжный клуб «Ридерс дайджест». Я послал им рукопись с посыльным и в тот же день получил ее назад — тоже с посыльным, на титульном листе редактор, мой старый знакомец, размашисто написал красными чернилами: «Христос на велосипеде!». В свое время, когда я получил от Питера рукопись и впервые увидел название, я и сам чуть не свалился со стула. Сначала я подумал, что это розыгрыш — что Питер разыгрывает издателя. Но он относился и до сих пор относится к своему названию более чем серьезно.

«Либо правда что-то значит в искусстве, либо нет, — писал он в своем уже широко известном ультиматуме «Клубу книги месяца». — Либо Джойс и Лоуренс освободили художника от допотопных кандалов викторианского ханжества, либо нет. Сейчас, через тридцать лет после смерти Джойса, давайте узнаем, так это или не так. Название останется таким, как есть». Это письмо было напечатано в последнем номере «Пентхауза», набранное крупным черным шрифтом и сопровождаемое отличной глянцевой фотографией, изображающей Питера на крыльце его дома на острове Файер-Айленд: он сидит в кресле-качалке, босой, в джинсах и спортивной рубашке, и прищурясь смотрит на мир. Сенсационная реклама — и это задолго до того, как роман выйдет в свет. И она идет сразу же после сфальцованной вклейки с изображением раскоряченной китаянки с подписью: «Видите, то, что о нас болтают, — это все вранье!»

Мне неловко об этом писать, но без этого я не смогу продолжать свой рассказ, так что лучше уж одним махом с этим покончить. Ну, так вот, название Питеровой книги — не более и не менее, как, извините, «Мой хуй»; и весь роман — действительно об этом. Это — диалог длиной в двести тридцать семь машинописных страниц между героем книги и его половым органом. Но как же это возможно, черт побери? Позвольте мне процитировать аннотацию на суперобложке: «Питер Куот — это в наивысшей степени откровенный модернист. Он вводит нас в мир Джойса и Кафки, в мир экспрессионизма и кошмара, где благопристойная линейная реальность растворяется в загаженной фантасмагории, которой, в сущности, и является человеческое страдание: викторианские условности вкуса меркнут перед грубой природной истиной». Я очень подозреваю, что эту аннотацию Питер написал сам.