Тени сна (сборник) - Виталий Забирко

Геннад не отреагировал. Он наблюдал за выражением лиц девиц, рассматривающих фотографию. Так, эта полногрудая, белокурая… Нет, не знает… Чернявая, худая, с большим горбатым носом… Нет, тоже не знает… Розовая пышечка — тоже нет… Стоп!

Маленькая замухрышка с размазанной по щекам краской для ресниц, до этого стоящая безучастной сомнамбулой, готовой упасть на пол и заснуть, словно пробудилась при виде лица разыскиваемого псевдо-Таксона и поспешно передала снимок дальше.

Наконец фотографию вернули.

— Так видел кто-нибудь этого человека?

Молчание, пожимание плечами, редкое «нет».

— Хорошо. Все свободны.

Геннад подождал, пока почти все вышли из комнаты, но когда к двери подошла та самая маленькая девица, тихо проговорил мэдам:

— А вот эта пусть останется.

Мэдам одарила Геннада всепонимающей обворожительной улыбкой.

— Наша замарашка? Что вы, статс-лейнант, она же ничего не умеет, на нее все клиенты жалуются. Я вам подберу такую огненную кобылку…

Встретив взгляд Геннада, мэдам осеклась.

— Контибель, — властно сказала она, — задержись.

Контибель застыла в дверях.

— Проходите, садитесь, — указал на место рядом с собой Геннад.

Контибель испуганно глянула на него и, вся сжавшись, прошла к дивану. Она села, съежившись совсем уж в комочек, словно ожидая, что ее будут бить.

Геннад подождал, пока за последней девицей закроется дверь, а затем резко поднес к лицу девицы фотографию и жестко спросил:

— Так как его звали?

Девица вздрогнула, затравленно глянула на мэдам и отрицательно замотала головой.

— Мэдам Кюши, — повернулся Геннад к хозяйке борделя, — я попрошу вас оставить нас наедине.

— Но может, я могу вам чем-то помочь? — предупредительно улыбнулась мэдам. — Контибель, детка, скажи господину статс-лейнанту, как звали этого человека?

— Мэдам!.. — чуть повысил голос Геннад.

— Хорошо, хорошо! — угодливо согласилась мэдам, с достоинством вставая. — Я на некоторое время покину вас.

И она величественно удалилась. Но дверь за собой прикрыла неплотно.

Геннад снова повернулся к Контибель и увидел, что ее глаза полны слез.

— Сколько тебе лет?

Она бросила беспомощный взгляд на дверь.

— Во-семнадцать…

— А на самом деле? — тихо попросил Геннад. — Дальше нас с тобой это не пойдет.

— Т-тринадцать, — одними губами прошептала Контибель. Лицо ее перекосилось, из глаз потекли слезы. Совсем по-детски она стала размазывать их по грязному лицу кулачками.

«Вот так, — подумал Геннад. — Вот так, господин Президент, мы достигли одной из провозглашенных вами общечеловеческих ценностей. Я знаю, господин Президент, что у вас есть дочь. Правда, она замужем. Но у вас есть и малолетняя внучка, господин Президент. От всей души желаю вашей внучке постичь ваши общечеловеческие ценности в таком же борделе».

— Ты была с ним? — мягко спросил Геннад, вновь указывая на снимок.

— Не-ет…

— А где ты его видела?

— В лесово-озе…

— В каком лесовозе? — удивился Геннад.

Контибель судорожно вздохнула и немного оправилась.

— Ездит тут к нам один… барчук из хутора. Лес на станцию возит, продает. Его отец угодья имеет. Поместье целое…

— Значит, в его лесовозе ты и видела этого человека?

— Угу… Кочегаром он у него… Он сюда на ночь приехал, а его в топочной запер. А я ему еду носила…

— Ему — это тому человеку? — уточнил Геннад.

— Да…

— Чем же он тебе так запомнился?

— А он был измотанный очень. На ногах от усталости не держался. И добрый… Спасибо… — тут у девчонки вновь перехватило горло и она всхлипнула. — «Спасибо» мне сказал…

«И вот так, — подумал Геннад. — Скажешь «спасибо» вконец затюканному человеку — уже добрый… Может, эта девчонка единственный раз в жизни слышала «спасибо».

— Когда это было?

— Ночью…

— А какого числа?

— Не помню… Летом. Накануне ночью забугорцы по небу к нам какую-то бомбу забросили и в лесу взорвали… У нас об этом потом еще много говорили… Даже из Столицы приезжали…

«Было такое, — вспомнил Геннад. — Проходила шифрограмма по Управлению. Комиссию межведомственную создали, но я туда не попал. Не по профилю. Так что детали мне не известны. Да и бог с ней, с бомбой».

— А как зовут этого барчука на лесовозе?

— Хьюс. Сивер Хьюс. Младший…

— С какого он хутора?

— С Солдатского…

«Ну, вот. Вроде бы все и выяснил. Можно уйти и дальше распутывать появившуюся ниточку. Сказать «спасибо» и остаться в памяти девчонки еще одним добрым человеком».

— Трудно тебе здесь? — неожиданно спросил Геннад.

Глаза девчонки на мгновение изумленно распахнулись, и она вновь залилась слезами.

— Боюсь я их… — прошептала она, содрогаясь всем телом.

— Кого?

— Мужчин… Больно мне…

Горло Геннада перехватило. «Господи! — взмолилось все его атеистическое существо. — Слава тебе, что не сподобился я жениться и нет у меня детей!»

— Мэдам Кюши! — позвал он хриплым голосом, повинуясь импульсу внезапного, еще не осознанного чувства.

— Да, господин статс-лейнант?

Мэдам мгновенно возникла в комнате со своей душной улыбкой. Явно подслушивала у двери.

— Я забираю девицу Контибель с собой в Столицу как особо важного свидетеля.

— Но… Господин статс-лейнант! — Впервые улыбка исчезла с лица мэдам, и оно, наконец, проявило ее настоящую сущность: чванливой, жестокой, себе на уме бабы. — У нас ведь с нею контракт. Я за нее очень много заплатила…

— Да? — высоко вскинул брови Геннад. — Может, вы мне и купчую покажете? Я ее за государственный кошт компенсую!

Он откинулся на спинку дивана и насмешливо посмотрел на мэдам.

Мэдам прикусила губу, поняв, что сморозила глупость. Продажа малолетних девочек в публичные дома шла в стране во всю, несмотря на то, что на словах строго преследовалась по закону. И хотя осужденных содержательниц борделей по этой статье можно было пересчитать по пальцам, мэдам Кюши знала, что перечить в таком деле не следует.

— Да нет, что вы, господин статс-лейнант, я понимаю, вы расследуете важное государственное дело. — Мэдам попыталась выдавить улыбку, но она застыла недовольной гримасой. — Надо, так надо. Забирайте.

— Дяденька, не надо! — взмолилась внезапно Контибель и зарыдала во весь голос. Слова Геннада она восприняла как свое перемещение из жуткого, но уже привычного для себя мира публичного дома в еще более ужасный, пугающий неизвестностью, мир тюрьмы.