Тайны российской аристократии - Сергей Шокарев

Иван Грозный родился 25 августа 1530 г. Он был долгожданным первенцем великого князя Василия III (по тем меркам уже престарелого – 51 год) и красавицы литовской княжны Елены Глинской. Родился будущий царь спустя четыре года после свадьбы, что дало повод для сплетен о его незаконном происхождении. Будто бы отцом Грозного был не великий князь, а боярин князь Иван Федорович Овчина-Телепнев-Оболенский. Антропологическое исследование останков Грозного и его бабушки с отцовской стороны, Софьи Палеолог, убедительно доказало его законное происхождение. Спустя три года Елена родила и другого сына – Юрия, который был глухонемым. Некоторые историки видят в этом признак вырождения московской династии. В любом случае царь Иван и в юные и в зрелые годы отличался физической крепостью и здоровьем. Если на нем и отразилось вырождение московского дома и преклонный возраст отца, то не в физическом, а в психическом отношении.

В три года Иван Грозный лишился отца, а в семь лет – матери. Круглый сирота, он стал государем обширной державы, но власть в стране стала предметом соперничества враждующих боярских группировок. Детство Ивана вызывало различные оценки историков. Великий Ключевский, опираясь на сочинения самого царя, нарисовал яркую картину его сиротства, обид и притеснений со стороны опекунов-бояр. То обстоятельство, что Иван рос без родительской любви, в атмосфере страха и озлобления, Ключевский считал главной причиной того, что в царе «образовалось то, что называется страхом с великими глазами». Отсюда – вечная подозрительность и маниакальная жестокость.

Далеко не все ученые согласны с Ключевским. Есть мнение, что опекуны просто не могли справиться со своевольным государем-мальчиком, привить ему дисциплину и порядочность, а иногда и вовсе потакали ему в проявлениях самых грубых чувств. В любом случае последствия дурного воспитания сказались в Иване очень скоро. По словам Курбского, юный государь начал с того, что ради забавы бросал с высоких крыш теремов кошек и собак, а затем начал губить уже и людей. «Он собрал вокруг себя детей своих родственников и детей бояр-синклитников, – пишет Курбский, – стал ездить вместе с ними по дорогам и торговым площадям. Они скакали на конях и грабили и убивали всех встречных людей и творили злые разбойные дела, о которых даже и говорить стыдно, но его воспитатели-льстецы на беду свою продолжали восхвалять Иоанна. „О, какой храбрый и мужественный будет сей царь“, – говорили они». Не будет натяжкой считать, что среди тех дел, о которых стыдился подробно сказать Курбский, было и сексуальное насилие.

Можно считать, что Курбский возводит напраслину. Но вот свидетельство летописца: в тринадцать лет Иван вынес свой первый смертный приговор, приказав казнить главу боярской «партии» князя Андрея Шуйского, а спустя два года – вырезать язык одному из придворных, «за невежливое слово». Попали под топор палача и несколько придворных юношей, очевидно, товарищей Ивана по его своеобразным играм. С ранней юности царь повел отсчет жертв своей кровавой тирании.

Согласно официальным источникам, к совершеннолетию Иван вроде бы остепенился. Историки склонны приписывать это благотворному влиянию митрополита Макария, а позднее – лидеров «Избранной рады» священника Сильвестра и окольничего Алексея Адашева. Иван якобы произнес мудрую речь о том, что хочет принять царский титул, а затем и женится. 16 января 1547 г. в Успенском соборе Иван был торжественно «венчан на царство», а спустя месяц – женился. Правда, готовясь к свадьбе, Иван решил напоследок достойно повеселиться. Во время летнего похода к Коломне (1546) он играл в какие-то древние, еще языческие игры: «пашню пахал вешнюю и з бояры сеял гречиху и инны потехи, на ходулях ходил и в саван наряжался». Б. Н. Флоря сравнивает наряжание в саван с народной «игрой в покойника»: псевдопокойник лежит в избе, его отпевают самой отборной руганью, а по окончании «отпевания» девок заставляют прощаться с «покойником» и насильно принуждают целовать его открытый рот, набитый тыквенными зубами». Вероятно, покойником был сам великий князь. Заодно были казнены три боярина.

Между тем уже началась подготовка к свадьбе. Последнее мероприятие проводилось согласно уже создавшейся практике «выбора невест». В «города» были отправлены служилые люди и дьяки, которым предстояло, согласно царскому указу, «смотрети дочерей девок нам невесты». Сохранились, к сожалению, немного, и отчеты об этих своеобразных конкурсах красоты. Так, одна из кандидаток, княжна Авдотья Гундорова, по словам князя И. Мезецкого была 12 лет, «а телом ровна, ни тонка, ни толста, очи находили на черно, нос по лицу не долог, волосы темнорусы». Впрочем, провинциальные дворяне, понимая, что шансы стать царским тестем у них невелики, неохотно показывали своих «девок», за что царская грамота даже грозила им опалой и казнью. Однако дороги были дальними, а расстояния большими, и Иван, не дожидаясь всех итогов смотра, сыграл свадьбу с московской боярышней Анастасией Романовной Захарьиной-Юрьевой, дочерью покойного окольничего Романа Юрьевича, представителя старомосковского боярского рода.

О царице Анастасии с легкой руки Н. М. Карамзина в историографии господствовало мнение как о добром гении Ивана. Лишь она якобы могла обуздать бурную натуру царя и действовала на него благотворно. Но стоило царице умереть (1560), как Иван «преложи кротость на лютость», и из «доброго» покорителя Казани и Астрахани, превратился в «злого» творца опричнины. Карамзин писал об Иване и Анастасии, опираясь на свидетельство англичанина Джерома Горсея, впервые побывавшего в Москве в 1573 г. Он общался с Грозным, но об Анастасии знал только понаслышке. Горсей пишет: «Эта царица была такой мудрой, добродетельной, благочестивой и внимательной, что ее почитали и любили и боялись все подчиненные. Он (царь. – С. Ш.) был молод и вспыльчив, но она управляла им с удивительной кротостью и умом, в результате он с помощью своих храбрых князей, священнослужителей и совета сбросил ярмо дани, тяготившей его предшественников под властью Скифского Царя Крыма, завоевал царство и царей Казани и Астрахани…» Помимо частных ошибок, Горсей напутал и в целом. Более прав в оценке этого брака академик С. Б. Веселовский: «„В одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань“. В первом браке Ивана на долю Анастасии выпала роль трепетной лани. А Иван был конем, да еще каким: при жизни Анастасии он был плохо обузданным конем, а после ее смерти и вовсе разнуздался».

Традиционные московские добродетели Анастасии вовсе не способствовали смягчению буйного нрава ее супруга. И доказательства этому мы находим в источниках. Не говоря уже о массовых пытках, которым подверг Иван псковичей-челобитчиков в июне 1547 г., есть свидетельства и о других проявлениях его необузданного темперамента. Правда, они косвенные, но вполне убедительные.

К концу 1540-х гг. относится поучение благовещенского протопопа Сильвестра (будущего главы «Избранной рады»), адресованное царю и направленное против «содомского греха», процветавшего в его окружении. Сильвестр гневно осуждал содомию при московском дворе, и требовал от царя исправиться: «Аще сотвориши се, искорениши злое се беззаконие прелюбодеяние, содомский грех и любовник отлучиши, без труда спасешися и прежних грех свой оцистиши». Правда, слово «любовник» в XVI в. тогда не имело столь прямого значения как сейчас, а означало «любимец», «приближенный», пояснение священника о «прежнем грехе» самодержца не оставляет сомнений – уже в юные годы Иван был гомосексуалистом, и даже женитьба не исправила этой склонности.

Помимо Сильвестра, о половой распущенности царя писал, хотя и не столь прямо, другой выдающийся церковный деятель той эпохи – Максим Грек. Великий философ, испытавший немало гонений в предыдущее царствование, доживал свой век в Троице-Сергиевом монастыре. По просьбе неких лиц, вероятно, намеревавшихся воздействовать на молодого монарха, книжник адресовал царю свое сочинение, в котором указывал, что тот, кто подчиняется «ярости и гневу напрасному и беззаконным плотским похотям», не человек, но «безсловесного естества человекообразно подобие».

Оба духовных лица, указывая на пороки царя, говорили, что они разлагают и общество. Что же будет с государством, вопрошал Сильвестр, если «в такое безстудие уклонятца» бояре, дьяки и служилые люди? А за аристократией и служилыми было немало и своих грехов, и в первую очередь неправый суд, казнокрадство и взяточничество. Неизвестно, как воспринял бы эти поучения Иван, если бы катастрофические события не показали ему слабость государственной системы и необходимость исправления как аппарата управления, так и личной жизни.

Летом 1547 г. в Москве разгорелся страшный пожар, жертвами которого стали тысячи человек. Доведенные до отчаяния москвичи обвинили в бедствии родственников царя князей Глинских. Один из царских дядьев был убит, другим удалось спастись. Сам Иван прятался от стихии во дворце на Воробьевых горах, куда к нему пришла бунтующая толпа требовать выдачи Глинских. Царь впоследствии вспоминал об этом: «Вниде страх в душу мою и трепет в кости моя». Не только страх за свою жизнь, но и осознание грозного высшего знамения – вот что испытал Иван во время этих событий. В его душе произошел перелом, и поучения Максима и Сильвестра пали на благодатную почву. Источник свидетельствует, что царь не только занялся делами государства и в первую очередь реформами, но и изменил образ жизни – «потехи же царьскые, ловы и иные учрежения, еже подобает обычаем царским, все оставиша».