Лжегерои русского флота - Владимир Шигин

Хотя было около 10 вечера, барон Меллер с пристани отправился прямо в казармы, поднял полк по тревоге и обратился к нему со следующими словами:

— Вы пришли в порядок и сознали свою вину, но этого недостаточно, нужно ещё заслужить своё прощение. Если вы хорошо его заслужите, я буду просить Государя, чтобы он вам простил.

Полк дружно ответил:

— Постараемся, ваше сиятельство.

Офицеры сказали, что они за полк ручаются. Тогда Меллер приказал раздать нижним чинам боевые патроны и повёл полк в боевом порядке, при бое барабанов, к казармам другого полка бригады. Солдаты, узнав, что на них идут, с боевыми патронами, их однобригадники, тотчас связали трёх агитаторов евреев и выстроились на своём дворе, призвав своих офицеров, которых они перед тем выгнали. Меллер, поздоровавшись с полком, сказал ему приблизительно то же, что и предыдущему, и пошёл с обоими полками наводить порядок у артиллеристов. За ночь он это сделал без единого выстрела, и орудия — по большей части мортиры — были повёрнуты в сторону бухты. Утром их навели для залпа по „Очаков“ (в своих мемуарах Д.И. Гурко ошибочно именует крейсер „Георгием Победоносцем“. — В.Ш.).

Рано утром барон Меллер приказал всем начальникам отдельных частей собраться на Мичманском бульваре и объявил собравшимся, что он сейчас обстреляет залповым мортирным огнём „Очаков“ и, если нужно, его потопит. „Очаков“ стоял у пристани против разрушенных во время Крымской войны морских казарм. Он был отлично виден с бульвара в бинокль. Все его офицеры и некоторые другие морские офицеры находились связанными в его трюме. Потопление корабля означало их гибель. В это время на „Очакове“ взвились сигнальные флаги. Сигнальщик их принял:

— Если береговые батареи будут стрелять по „Очакову“, то за каждый выстрел будут повешены два офицера.

Тотчас вывели на палубу двух офицеров со связанными руками. Они были поставлены на мостик с отстёгнутыми поручнями, на шее у каждого была петля, прикреплённая к рее, за каждым офицером стоял матрос, которому достаточно было его только толкнуть, чтобы он повис бы за бортом на петле. Это на всех произвело удручающее впечатление Адмирал Чухнин обратился к генералу барону Меллеру и сказал:

— Ваше превосходительство, пожалейте флот…

— Ваше превосходительство, не мешайте мне исполнять мой долг, — и, обращаясь к артиллерийскому адъютанту, спросил: — Всё ли готово для залпа?

— Так точно, всё!

Меллер скомандовал: „Залп“. Взвился флаг. Многие офицеры отвернулись, у других текли слёзы. Раздался залп. Снаряды упали на броневую палубу крейсера. В одну секунду она оказалась пустой, на палубе остались только стоять два офицера с петлями на шее…»

В воспоминаниях генерала Гурко потрясает прежде всего «другая» правда о заложниках офицерах. Вначале Шмидт пытался, как мы уже знаем, сделать своими заложниками всех горожан, когда пытался подогнать к борту «Очакова» минный транспорт. Когда же это зверство ему не удалось, он решает перевешать всех захваченных (заметим, даже не расстрелять!) офицеров, причём даже тех, кто прибыли к нему как парламентёры.

На протяжении многих лет историки всячески обходят стороной этот «щекотливый» момент восстания, оговариваясь, что «романтичный лейтенант», дескать, вовсе не собирался никого убивать, а грозился так, понарошку. Нет! На самом деле Шмидт, угрожая убивать обманом захваченных им людей, вовсе не шутил. Офицеров-заложников действительно должны были партиями публично вешать на виду у всего Севастополя. При этом в истории вешателем почему-то остался вовсе не Шмидт, а адмирал Чухнин, который никого не вешал.

Но Шмидту не повезло в другом. Случилась незадача, он так и не успел никого вздёрнуть! Гурко ясно пишет, что именно вывод на казнь офицеров и послужил поводом для начала обстрела «Очакова». Это вполне логично, ибо в такой ситуации и Меллеру-Закомельскому и Чухнину уже иного выхода просто не оставалось. Грохнул залп, и перепуганные палачи разбежались, оставив свои жертвы на произвол судьбы…

Мы уже цитировали многозначительное признание Шмидта из письма к Е.А. Тилло: «…Я кляну своих товарищей, порою просто ненавижу их». В данном случае следует признать, в письме «красный лейтенант» не кривил душой Своих товарищей он действительно ненавидел и готов был с явным удовольствием отдать на заклание наступающей революции.

Начав приготовление к казни, Шмидт перешёл черту всякой человечности. Кто возразит обратное? С кем вообще можно сравнить человека, начавшего публично казнить заложников, причём тех, кто ещё вчера были его сослуживцами и друзьями? А потому все дальнейшие рассуждения о гуманности и демократичности, революционности и романтизме применительно к Шмидту — это просто кощунство по отношению к тем невинным людям, которых он фактически готовил к закланию, кощунство по отношению к так насаждаемым сегодня общечеловеческим ценностям. Впрочем, каждый сам волен составить мнение о том, гуманно или нет взрывать целый город и вешать невинных людей…

Итак, первый артиллерийский залп ноябрьской трагедии прозвучал. Что же произошло дальше?

Чем же ответил на это храбрый Шмидт, как он сражался с врагами? А никак! Как явствует из документов, «Очаков» ответного огня почти не вёл, с него ответили всего несколькими выстрелами и не добились ни одного попадания. Всё командование Шмидтом во время боя свелось лишь к одной напыщенной фразе: «Комендорам к орудиям!» После этого он вообще утратил какой-либо контроль над ситуацией. Дело в том, что на мятежном крейсере с первой минуты боя началась паника. Пожары никто не тушил, а пробоины никто не заделывал. Как боевой командир Шмидт показался себя полным ничтожеством. Вполне возможно, что у него снова начался очередной припадок. Факт полного безначалия на «Очакове» подтверждают все без исключения участники восстания.

Ещё раз вернёмся к воспоминаниям генерала Гурко: «Меллер скомандовал: „Готовиться ко второму залпу“. На сигнальной мачте взвился флаг. Но давать залп не пришлось… Бунт кончился».

Извините, но столь быстро завершение событий никак не тянет не то что на настоящий бой, но даже на сколько-нибудь достойную перестрелку.

Возникает впечатление, что команда «Очакова» вообще в своём большинстве только и ждала первых выстрелов, чтобы разбежаться. Да и то, какого чёрта им было умирать за бредни бьющегося в эпилепсии малознакомого лейтенанта!

Согласно официальным отчётам о событиях того дня, по крейсеру было сделано всего шесть залпов. Вполне возможно, что выделенные для ведения огня орудия сделали всего по одному выстрелу, то есть всего шесть выстрелов, которые генерал Гурко и считает одним полноценным залпом, говоря, что второго выстрела орудиям по «Очакову» не потребовалось. При этом делались они с достаточно большим интервалом, так как общее время обстрела заняло двадцать пять минут.