Маленький друг - Донна Тартт

Когда Гам была в больнице, Фаришу смысла не было притворяться, будто он лег спать. Поэтому он и не ложился, каждую ночь бодрствовал и Дэнни еще заставлял с ним сидеть – он расхаживал по комнате, строил планы, наглухо задернув занавески, чтоб не пробивалось в комнату утреннее солнце, крошил наркоту на зеркальце и разговаривал до хрипоты. Теперь несломленная Гам мужественно вернулась домой (она то и дело шаркала с безучастным, сонным видом мимо их двери, когда шла в туалет), но поведение Фариша не переменилось, только паранойя его приняла какие-то совсем невыносимые формы. На журнальном столике, рядом с зеркальцем и лезвиями, теперь лежал заряженный револьвер тридцать восьмого калибра. Люди – очень опасные люди – открыли на него охоту. Жизнь их бабки в опасности. Конечно, услышав кое-какие теории Фариша, Дэнни, бывало, только головой качал, но как знать? Дольфус Риз (который после случая с коброй стал персоной нон грата) не раз похвалялся своими связями с организованной преступностью. А организованная преступность, которая ведала распространением наркотиков, крутила шашни с ЦРУ еще со времен убийства Кеннеди.

– Не за себя, – сказал Фариш, откидываясь на спинку стула и зажимая нос, – ффух, не за себя я волнуюсь, а за несчастную нашу Гам. Вон с какими ублюдками дело иметь приходится. На свою жизнь мне насрать. Черт, да я с голыми пятками через джунгли драпал, в говняном рисовом поле неделю прятался, дышал через бамбуковую трубку. Хрен они мне что сделают. Понял? – Фариш указал раскладным ножом на снеживший экран телевизора. – Хрен ты мне что сделаешь!

Дэнни закинул ногу на ногу, чтоб унять дрожь в колене, и промолчал. Фариш все чаще и чаще вспоминал свои военные подвиги, и это Дэнни очень беспокоило, потому что Фариш почти всю вьетнамскую войну просидел в уитфилдской психлечебнице. Обычно вьетнамские байки Фариш приберегал для бильярдной. Дэнни считал их брехней. Вот только на днях Фариш рассказывал, будто представители властей по ночам вытаскивали из кроватей душевнобольных и заключенных – всяких насильников, психов, расходный, в общем, материал – и отправляли их на сверхсекретные военные задания, откуда те не должны были вернуться. На хлопковые поля вокруг тюрем по ночам садились черные вертолеты, вышки часовых пустели, порывы ветра гнули к земле сухие стебли. Мужчины в лыжных масках, с автоматами Калашникова наперевес.

– И знаешь что, – сказал Фариш, оглянувшись по сторонам, перед тем как сплюнуть в жестянку, которую он вечно таскал с собой, – не все они по-английски говорили.

Дэнни беспокоило, что мет так и лежит у них дома (хоть Фариш и лихорадочно перепрятывал его по нескольку раз на дню). Фариш утверждал, что надо “чуток с ним пересидеть”, перед тем как толкать товар дальше, но Дэнни-то знал, что теперь толкнуть его и было сложнее всего, потому что Дольфус выбыл из игры. Реверс предложил свести их с кем-то, с каким-то там кузеном из Южной Луизианы, но это было до случая с “проколотой шиной”, когда Фариш выскочил на него с ножом и пригрозил отхватить ему голову.

С тех пор Реверс мудро держался от их дома подальше и даже не звонил, но, к несчастью, паранойя Фариша на этом не закончилась. Он стал следить и за Дэнни и хотел, чтоб Дэнни об этом знал. То начнет полунамеками его обвинять, то вдруг хитро разоткровенничается, притворяясь, что посвящает Дэнни в выдуманные тайны, а еще, бывало, развалится на стуле с таким видом, будто до него что-то дошло и, расплывшись в улыбке, повторяет: “Ах, сукин ты сын. Сукин ты сын”. А иногда просто вскакивал и безо всякого предупреждения начинал орать, обвиняя Дэнни во всевозможном вранье и предательствах. И чтоб Фариш окончательно не слетел с катушек и его не покалечил, Дэнни всякий раз нужно было сохранять полнейшее спокойствие, неважно, что там говорил или делал Фариш. Он терпеливо сносил все обвинения (не угадаешь, когда они начнутся, ни с того ни с сего, на ровном месте), отвечал медленно, осторожно, предельно вежливо – без выкрутасов, без резких движений, в общем, все равно что выходил из машины с поднятыми руками.

И вот, как-то утром, когда солнце еще не взошло и птички только-только зачирикали, Фариш вдруг вскочил с места. Заметался по комнате, бормоча себе что-то под нос и, сморкаясь в окровавленный платок, вытащил рюкзак и велел, чтоб Дэнни отвез его в город. Там он приказал Дэнни высадить его в центре, а потом ехать домой и дожидаться его звонка.

Но Дэнни (которого уже заколебали беспочвенные обвинения и оскорбления) его не послушался. Он заехал за угол, оставил машину на пустой стоянке за пресвитерианской церковью, а сам, стараясь держаться на приличном расстоянии, пошел за Фаришем, который со своим армейским рюкзаком разъяренно топал по дороге.

Он спрятал наркотики в старой водонапорной башне за железнодорожными путями. В этом Дэнни был почти уверен – сначала он потерял Фариша посреди заросшего сортировочного парка, но потом снова его заметил – огромный черный силуэт на фоне нелепо-розового рассветного неба, Фариш карабкался на башню по лестнице, лез все выше и выше, зажав рюкзак в зубах.

Тогда он развернулся, дошел до машины и поехал домой – внешне спокойный, а голова так и гудит. Так вот где все спрятано, в башне, так и лежит там: метамфетамина на пять тысяч долларов, все десять, если считать с наваром. Фаришевы денежки, не его. Он-то получит пару сотен – сколько там Фариш ему отстегнет после продажи. Но пары сотен долларов ему не хватит, чтоб перебраться в Шривепорт или в Батон-Руж, не хватит, чтоб обзавестись жильем и девчонкой, чтоб открыть контору по перевозке грузов на дальние расстояния. Слушать будет только хэви-метал, хватит с него кантри-музыки, он с ней завяжет сразу, как уберется из этой дыры. Огромный хромированный грузовик (с тонированными окнами, кондиционером в кабине) помчится по автостраде на запад. Подальше от Гам. Подальше от Кертиса и его первых, тоскливых прыщей. Подальше от своей выцветшей школьной фотографии, которая висела над телевизором у бабки в трейлере, где он тощий, с длинной темной челкой и вороватым взглядом.

Дэнни припарковался, уселся, закурил. Сам резервуар – деревянная бочка с остроконечной крышей – стоял на тонких металлических столбах футах в сорока пяти над землей. К крышке вела шаткая лесенка, а оттуда через люк можно было попасть внутрь резервуара.

Об этом рюкзаке Дэнни грезил и днем, и ночью, ни дать ни взять новогодний подарок, который спрятан на высокой полке, куда ему нельзя залезать. Стоило ему сесть в машину, и рюкзак волшебным магнитом тянул его к себе. Он уже дважды ездил к башне, просто посидеть, поглядеть, помечтать. Богатство. Путь к свободе.

Богатство, да не его. Он побаивался лезть за рюкзаком, боясь, что Фариш подпилил лестничное кольцо, или приладил к люку пружинное ружье, или еще какую ловушку в башне устроил – это ведь Фариш научил Дэнни мастерить бомбу из куска трубы, это Фариш окружил лабораторию самолично изготовленными капканами из досок и ржавых гвоздей и оплел кусты натяжной проволокой, это Фариш недавно увидел в журнале “Наемник” рекламу набора для домашней сборки пружинных баллистических ножей и выписал себе этот набор. “На эту красотку только наступи – и дзынь!” – с воодушевлением воскликнул он, вскакивая с заваленного деталями и запчастями пола, пока Дэнни с ужасом читал надпись на обороте картонной коробки: “Обезвреживает нападающих на расстоянии тридцати пяти футов”.

Кто знает, каких ловушек он в башне понаставил? Он знал Фариша, его ловушки – если они там были – не убьют, только покалечат, но Дэнни не улыбалось остаться без пальца или без глаза. Неотвязный голосок, правда, все нашептывал ему, что Фариш мог и не расставить в башне ловушек. Всего двадцать минут назад, когда Дэнни ехал на почту, чтобы отослать оплаченный бабкин счет за электричество, на него накатил прилив безумного оптимизма, перед глазами вспыхнули картины беззаботной жизни, которая ждала его в Южной Луизиане, и он свернул на главную улицу, поехал к сортировочному парку, намереваясь залезть в башню, вытащить рюкзак, спрятать его в багажнике – в запаске – и уехать из города, не оглядываясь.

Но, когда он приехал на место, вылезать из машины ему расхотелось. Серебряные жилки-ниточки, похожие на проволоку, поблескивали в траве у подножия башни. Дэнни закурил – от прилива адреналина руки тряслись – и уставился на водонапорную башню. Если ему оторвет палец на руке или на ноге, это еще цветочки будут по сравнению с тем, что с ним Фариш сделает, если только заподозрит, что у Дэнни на уме.

И сам факт, что Фариш спрятал наркотики не где-нибудь, а в резервуаре с водой, говорил о многом: это чтобы лишний раз Дэнни в лицо плюнуть. Фариш знал, как Дэнни боится воды – с тех самых пор, когда отец хотел научить его плавать и сбросил его с мостков в озеро, ему тогда лет пять было. Фариш, Майк и все остальные его братья взяли и поплыли, когда он с ними такое проделал, а вот Дэнни пошел ко дну. Он отчетливо помнил, как ему было страшно, когда он тонул, как страшно было, когда он сначала захлебывался, а потом сплевывал коричневую воду пополам с илом, когда отец, взбесившись из-за того, что ему в одежде пришлось прыгать в воду, орал на него, поэтому после того, как Дэнни наконец убрался с тех расшатанных мостков, желания поплавать у него больше не возникало.