Маленький друг - Донна Тартт

И отчего-то ее утешало участливое присутствие мистера Дайала, его раскрасневшееся лицо, бьющий в нос запах лосьона после бритья, тявкающий смешок, похожий на лай дельфина. Его бабья суетливость, с которой никак не вязались бугры мышц под накрахмаленной рубашкой, казалась ей до странного ободряющей. “Я всегда считала, что мужчина он симпатичный”, – думала Эди. Рой Дайал, конечно, не идеален, но он хоть не нахал, как некоторые, не говорит, что ей нельзя за руль садиться… “Машину я водить буду, – накричала она на молокососа-окулиста всего за неделю до этого, – и пусть я хоть всех в Миссисипи посбиваю, мне плевать!”

И пока Эди слушала, как мистер Дайал расхваливает машину, тыча толстеньким пальцем ей в плечо (и это еще не все, говорил он, и потом – и это еще не совсем все, а когда основательно ее уболтал, принялся спрашивать: “Что мне еще сказать, чтоб вы стали моим клиентом? Сию секунду? Скажите же, что вам рассказать, чтобы вы совершили у нас покупку?”), пока Эди, которая в кои-то веки не могла найти в себе сил, чтоб от него отвязаться, и поэтому стояла и слушала все это словоблудие, Либби стошнило в раковину, а затем она прилегла на кровать с холодным компрессом на лбу и провалилась в кому, из которой уже не вышла.

Инсульт. Вот что это было такое. Никто и не знал, когда с ней случился первый удар. Будь это любой другой день, с ней была бы Одеан, но из-за поездки Либби на неделю отпустила Одеан. Либби долго не подходила к двери, и Эллисон подумала, что она, наверное, спит, но тут дверь наконец открылась – Либби не надела очки, и взгляд у нее был немного мутный.

– Ты хорошо себя чувствуешь? – спросила Эллисон.

Ей уже рассказали про аварию.

– Да-да, – рассеянно отозвалась Либби.

Она впустила Эллисон и побрела куда-то в другую комнату, будто никак не могла что-то отыскать. Выглядела она нормально, разве что по скуле кляксой расползся синяк, похожий на тоненький слой виноградного джема, да волосы растрепались, чего с Либби обычно не случалось.

Эллисон огляделась:

– Ты газету ищешь?

Дома у Либби было безукоризненно чисто – пол вымыт, пыль везде протерта, даже подушки на диване взбиты и аккуратно разложены, но именно эта чистота и не дала Эллисон заподозрить неладное. У нее дома болезнь всегда означала беспорядок: засаленные занавески и грязные простыни, выдвинутые ящики и крошки на столе.

Газета вскоре нашлась, она валялась на полу возле кресла – кроссвордом вверх, на ней же лежали очки, Эллисон подняла их и отнесла на кухню, где Либби, сидя за столом, одной рукой разглаживала скатерть – напряженными круговыми движениями.

– Вот твой кроссворд, – сказала Эллисон. Свет на кухне был чересчур яркий. Солнце било прямо в окна, но и лампа под потолком горела тоже, как будто на дворе был зимний вечер, а не середина лета. – Принести тебе карандаш?

– Нет, я никак с этой ерундой не могу сладить, – Либби капризно оттолкнула газету, – буквы расползаются в разные стороны… Да и мне уже пора свеклой заняться.

– Свеклой?

– Иначе она в срок не поспеет. Наша юная невеста приезжает на “четверке”.

– Какая невеста? – замешкавшись, спросила Эллисон.

Она и не знала, что такое эта “четверка”. Все было ярким, ненастоящим. Всего час, как ушла Ида Рью, в то же самое время, что и всегда по пятницам, только теперь она не вернется – ни в понедельник, никогда вообще. И она ничего не взяла, кроме своего красного пластмассового стакана, не забрала из коридора ни тщательно упакованную рассаду, ни коробку с подарками – сказала, что ей тяжело будет их нести.

– Не нужно мне ничего этого! – деловито сказала она, обернувшись и поглядев Эллисон прямо в глаза, сказала таким тоном, будто она ей пуговицу предлагала или обслюнявленную ребенком конфетку. – На что мне сдались эти безделки?

Потрясенная Эллисон изо всех сил старалась не расплакаться.

– Ида, я люблю тебя, – сказала она.

– Что ж, – задумчиво ответила Ида, – и я тебя люблю.

Все было ужасно, так ужасно, что этого просто быть не могло. И все-таки они с Идой стояли возле парадной двери. Горе встало у Эллисон острым комом в горле, когда она увидела, как Ида сложила зеленый чек, лежавший на столике в коридоре – “Двадцать долларов, 00 центов”, – сначала аккуратно свела уголки вместе, потом согнула и загладила сгиб ногтями. Убрала чек в свою маленькую черную сумочку.

– Я больше не могу жить на двадцать долларов в неделю, – сказала Ида.

Говорила она тихо и спокойно, и при этом каким-то совершенно чужим голосом. Как же так вышло, что они стоят вот тут, в коридоре, как же так вышло, что это все взаправду?

– Я всех вас люблю, но так вот оно все сложилось. Я уж старая, – она погладила Эллисон по щеке. – Ну-ну, все будет хорошо. Передай крошке Бу, что я ее люблю.

Бу значит Бука – так Ида звала Гарриет, когда та ее не слушалась. Потом дверь закрылась, Ида ушла.

– А то мне кажется, – сказала Либби, и Эллисон с беспокойством отметила, что Либби как-то дергано заозиралась по сторонам, будто у нее под ногами летала моль, – она приедет, а ее нет.

– Прости, ты о чем? – спросила Эллисон.

– О свекле. О маринованной свекле. Ох, вот бы мне хоть кто-нибудь помог, – Либби горестно и даже капельку комично закатила глаза.

– А я могу тебе чем-то помочь?

– Где Эдит? – спросила Либби, и голос у нее сделался до странного резкий, отрывистый. – Она мне поможет.

Эллисон уселась за стол и попыталась поговорить с Либби:

– Тебе правда надо сегодня эту свеклу мариновать? – спросила она. – Либ?

– Я знаю только то, что мне сказали.

Эллисон сидела на залитой светом кухне, кивала и думала, что делать дальше. Случалось, конечно, что у Либби после очередного собрания какого-нибудь миссионерского общества или кружка появлялись очень странные запросы: то ей нужны были зеленые марки, то старые оправы от очков, то этикетки от “кэмпбелловских” консервированных супов (баптистская миссия в Гондурасе обменивала их на деньги), то палочки от мороженого или бутылки из-под моющего средства “Люкс” (для поделок, которые потом продавались на благотворительных ярмарках).

– Кому мне позвонить, скажи? – наконец спросила она. – Я позвоню и передам, что ты утром попала в аварию. Пусть тогда кто-нибудь другой свеклу принесет.

Либби резко бросила:

– Эдит мне поможет.

Она встала и вышла из кухни.

– Мне ей позвонить? – Эллисон поглядела ей вслед. – Либби? Либби никогда так грубо с ними не разговаривала.

– Эди все уладит, – отозвалась Либби тоненьким, капризным голоском, и это на нее уж совсем было не похоже.

Эллисон кинулась к телефону. Но она еще не оправилась от прощания с Идой и поэтому так и не сумела толком подобрать слов, чтоб объяснить Эди, какая Либби стала странная, какая рассеянная, какое у нее сделалось чужое, застывшее личико. Как стыдливо она теребила подол платья. Эллисон до упора растягивала телефонный провод, тянула шею, выглядывала в соседнюю комнату и заикалась от ужаса. Казалось, будто волосы у Либби вдруг вспыхнули красным – белоснежные, как паутинка, волосы, такие реденькие, что Эллисон сквозь них видела уши Либби, довольно, кстати, большие.

Эди даже не дала Эллисон договорить.

– Беги-ка домой, – сказала она, – дай Либби отдохнуть.

– Погоди, – сказала Эллисон и крикнула в соседнюю комнату: – Либби! Это Эди! Хочешь с ней поговорить?

– Что-что? – переспрашивала Эди. – Алло!

По обеденному столу яркими лужами сусального золота разливалось солнце, отскакивали от люстры, подрагивали на потолке водянистые кружки света. Весь дом искрился, сиял огнями, будто бальная зала. Либби была обведена нестерпимым красным жаром, словно уголек, и вместе с вечерним солнцем, которое зубцами растекалось вокруг нее, в комнату ползли тени, будто гарь.

– Она… я боюсь за нее, – с отчаянием сказала Эллисон. – Приходи, пожалуйста. Я не могу понять, что она такое говорит.

– Слушай, мне пора, – сказала Эди. – Кто-то стучит в дверь, а я не одета.

И повесила трубку. Эллисон постояла возле телефона, пытаясь собраться с мыслями, потом кинулась в соседнюю комнату, чтобы поглядеть, как там Либби. Либби уставилась на нее застывшим взглядом.

– У нас была пара пони, – сообщила она. – Гнедые малыши.

– Я вызову врача.

– Никаких врачей, – твердо сказала Либби, таким авторитетным взрослым тоном, что Эллисон сразу ее послушалась. – Не вздумай никого вызывать.

– Но ты же заболела, – расплакалась Эллисон.

– Нет-нет, все со мной хорошо. Просто они уже давно должны были за мной приехать, – сказала Либби. – Где же они? Уже скоро вечер.

Она ухватилась сухенькой, прозрачной ручкой за руку Эллисон и взглянула на нее так, будто ждала, что та сейчас ее куда-нибудь отведет.