Экватор - Мигел Соуза Тавареш

— Да неужели?

Луиш-Бернарду сделал еще один шаг вперед. Жерману Валенте продолжал стоять, не двигаясь и не отступая, глядя на него.

— Гарантирую вам: не позже, чем сегодня, Лиссабону придется сделать выбор между вами и мной. И тогда одному из нас придется убраться отсюда, поджав хвост.

— Может, вам как раз и выпадет эта честь, сеньор губернатор…

Луиш-Бернарду сжал кулаки настолько сильно, что у него побелели костяшки пальцев, и выпалил, чеканя каждое слово:

— Завтра вы узнаете ответ, сукин вы сын, нанятый плантаторами!

Он развернулся к нему спиной, отвязал привязанную к столбу на пристани лошадь и рванул галопом в сторону дома. Приехав, он тут же заказал Себаштьяну обед и закрылся у себя в кабинете, составляя текст телеграммы, которую сегодня же намеревался отправить в Лиссабон. Телеграмма адресовалась лично министру и представляла собой ультиматум довольно простого свойства: либо попечителя немедленно снимают с должности, либо он, губернатор, начиная с сегодняшнего числа, подает не подлежащее пересмотру прошение об отставке. Если все это было, на самом деле, двойной игрой, причем, заметим, глупой и довольно грубой, то мириться с этим он больше не намерен. Лиссабону придется выбирать, как это было несколько месяцев назад. Тогда по просьбе управляющих плантаций, был уволен помощник попечителя из-за того, что он, якобы, способствовал созданию нестабильной, грозящей мятежом ситуации на острове, — и все это потому лишь, что он серьезно относился к своим обязанностям и следовал голосу собственной совести.

Луиш-Бернарду написал четыре или пять вариантов телеграммы, порвав их одну за другой потому, что ни одна из них не показалась ему в достаточной степени твердой и убедительной. Ему нужна была формулировка, которая потом могла бы скрытым образом просочиться в лиссабонскую прессу и которая потом не оставила бы и тени сомнения в том, что он действительно боролся, отстаивая интересы государства и доброе имя своей страны, противостоя неодолимым, глупым и зловредным силам. Противостоя им в одиночку и будучи преданным своим лицемерным правительством, не оказавшим ему должной поддержки.

Обед прервал его тщетные поиски наиболее удачной формулировки. Он решил прерваться, пообедать и постараться успокоиться, чтобы прояснить свои мысли. После обеда, когда он уже собирался вернуться к работе, Себаштьян известил его о более чем неожиданном визите прокурора, Жуана Патрисиу. С того самого затянувшегося утра в зале заседаний суда, они разговаривали всего лишь раз, по долгу службы, во время церемонии представления местного руководства Наследному принцу Дону Луишу-Филипе. Единственное, что их когда-либо объединяло, была взаимная ненависть.

После того, как прокурора препроводили в буфетную комнату, где Луиш-Бернарду обедал, он указал ему на стул и жестом руки дал понять, что ждет от него изложения причины этого неожиданного визита. К чему тот и приступил:

— Я полагаю, вы отдаете себе отчет в том, сеньор… сеньор губернатор, что вы предали свою миссию и интересы государства тем, как вы исполняли возложенные на вас обязанности. Многие люди думают точно так же, как я, те люди, которые здесь живут и по-настоящему любят Сан-Томе и Принсипи, а не ограничиваются лишь тем, что находятся тут проездом, глядя на все сверху вниз и с презрением.

— Вы ждете от меня аплодисментов? — Сейчас, после недавнего спора с попечителем Луиш-Бернарду был готов даже немного поразвлечься, отражая атаки очередного недруга.

— Нет, я лишь пришел сказать вам, что мы…

— Мы?

— … мы не намерены более терпеть вашу заносчивость, ваше предательство и тот вред, который вы нам наносите. Достаточно было вашей выходки на суде, вашей бравады на Принсипи, ваших отчетов, которые вы периодически шлете в Лиссабон, клевеща на всех тех, кто противится вашим желаниям и этим вашим ужимкам безответственного либерала.

— И что же в таком случае вы решили — избавиться от меня?

— Нет, остановить вас. Остановить тот вред, который ваше безответственное поведение может нанести плантациям и всей экономике островов.

— Интересная мысль… И как же, позвольте, вы намереваетесь меня остановить?

— Очень просто. Однако это зависит от того, будете ли вы сотрудничать с нами ради всеобщего блага. Вы должны будете убедить вашего английского друга (не знаю, насколько адекватным здесь и сейчас является слово «друг») направить в Лондон отчет о том, что репатриация рабочих, в соответствии с Законом от 1903 года, проходит нормально. То есть, что в районе тридцати-сорока процентов работников плантаций — не стоит преувеличивать — возвращаются назад в Анголу после того, как они получили свои законные, причитающиеся им по праву денежные средства. И то же самое, в свою очередь, вы сообщите в Лиссабон. Только и всего.

Луиш-Бернарду потерял всякое желание иронизировать над ситуацией. То, насколько уверенно и угрожающе звучал голос прокурора, заставило его насторожиться.

— Только и всего? А если я и вправду соглашусь на это мошенничество, как вы полагаете, каким образом мне удастся убедить английского консула поверить в эту ложь? Или вы думаете, что он не знает, какое количество рабочих на сегодня было репатриировано?

— Знает, конечно. Он знает все, что здесь происходит. Не знаю, как это ему удается, но правды ради стоит признать, он ничего не пропускает. Однако при содействии с вашей стороны можно надеяться на то, что его удастся убедить позабыть о том, что он знает.

— Ах вот так? И что же вы такое предусмотрели для того, чтобы убедить сначала меня, а потом уже, с моей помощью и его?

Прокурор посмотрел на него с сожалением человека, которому приходится выполнять грязную работу и которому почти что жаль своего собеседника.

— Альтернатива будет чрезвычайно неприятна для всех…

— Перестаньте проверять, удается ли вам меня напугать, и оставьте этот ваш загадочный идиотский тон. Скажите лучше сразу, чем вы собираетесь меня шантажировать?

— Если завтра господин Джемисон не отправит соответствующий отчет в Лондон, я прибуду сюда, чтобы вас арестовать.

— Арестовать меня? — Луиш-Бернарду принужденно рассмеялся.

— Да, как вы знаете, у меня есть законное право отдать под суд любого человека на этой территории, включая губернатора.

— И каким же будет обвинение, которым вы собираетесь обосновать мой арест? Только не говорите мне, что это — предательство родины.

— Нет. Это адюльтер.

— Адюльтер? — Луиш-Бернарду почувствовал, как у него кружится голова, не понимая, от гнева это или от страха.

— Да, адюльтер. Как вы знаете, любовная связь с замужней женщиной квалифицируется как общественное преступление. Нужны обвинения и необходимые показания, и прокуратура может потребовать предварительного заключения и суда над подозреваемыми. В данном случае речь идет о Вашем Превосходительстве и о супруге консула Англии. Мне придется заключить под стражу вас обоих. Свидетелей — целый остров. Думаю, даже мужа можно будет вызвать для дачи свидетельских показаний…

Луиш-Бернарду уже не контролировал себя от резкого головокружения и внезапно овладевшего им звериного инстинкта. Ему пришлось взять длительную паузу для того, чтобы он просто смог это произнести:

— Итак, вы здесь угрожаете тюрьмой за совершенный адюльтер, мне и жене консула Англии, если я и ее муж не уступим вашему жалкому шантажу? Я так всё услышал?

— Именно так.

— А ну-ка вон отсюда, каналья! Вон отсюда, пока я не выстрелил прямо в эту мерзкую морду! Вон, поганый лакей! Прочь с глаз моих!

На этот раз Луиш-Бернарду уже не смог удержаться: он ринулся вперед, быстро обогнув письменный стол и не дав прокурору опомниться. Схватив его за лацканы и доведя таким образом до выхода из кабинета, он открыл дверь и вытолкнул его наружу. На крики и грохот тут же прибежали Себаштьян и Доротея, которым пришлось в ужасе наблюдать за происходившим.

Луиш-Бернарду с силой захлопнул дверь и закрыл ее на ключ. Закурив, он принялся ходить из угла в угол, словно зверь в клетке. Дрожа от гнева и бессилия, он чувствовал, что в этот момент готов убить человека, сам удивляясь тому, что ненависть может стать столь разрушительным чувством. Прийти в себя ему мешало осознание того, что они, его враги, могли вот так вот организоваться и спланировать нечто лично против него. За всем этим стояли «мы», те, от чьего имени говорил прокурор Жуан Патрисиу: он, попечитель, полковник Малтеж, инженер Леополду с Принсипи, и, похоже, тамошний вице-губернатор, Антониу Виейра. Ну и еще, конечно же, несколько управляющих плантаций: среди них за последние почти два года у него образовалось достаточное количество врагов. И вот они собрались и, всё холодно просчитав, придумали, как «поприжать» его самого, а также, довольно удачно распространить этот план на Энн и Дэвида. Его, Луиша-Бернарду, не просто выводили из игры, но и делали это самым недостойным, грязным способом, одновременно унижая его любимую женщину и ее мужа, который был здесь вовсе ни при чем. Задумано безупречно. Прокурор, на самом деле, мог посадить его и Энн и, даже после того, как в ответ на соответствующее обращение в Лиссабон заключение под стражу признают незаконным, все равно, судебный процесс займет несколько месяцев. Даже если министр или сам король примут политическое решение и прикажут прокурору отпустить их, это тоже — минимум неделя. В то время, как одного-единственного дня в тюрьме будет достаточно, чтобы их имена основательно изваляли в уличной грязи. По выходе оттуда, ему останется лишь подать в отставку и на самых жалких условиях. Дэвида ждет крах его карьеры в результате нового скандала, к которому он на этот раз никак не причастен, и теперь уже Энн придется остаться с ним, чтобы попытаться загладить свою вину за унижение, которому она подвергла своего мужа. Задумано изобретательно и основательно, судя по всему, без малейших сомнений и угрызений совести. А он, как выясняется, мог позволить себе лишь поставить министра перед выбором между своей собственной отставкой и отстранением от должности попечителя. Как же глупо было полагать, что все будет происходить в открытую, верить в то, что это он ведет игру, а его назначение самим королем сможет защитить его от столь низких и подлых выпадов!