Покоритель джунглей - Луи Жаколио

— Клянусь честью, капитан де Монмор де Монморен совершенно непричастен к тому, в чем его обвиняют.

Да будет благословенно имя благородного лорда! С тех пор он всегда защищал меня при любом удобном случае.

Благодаря ему мой отец, умирая, простил меня, хотя и был в отчаянии, что не дожил до того дня, когда честь моя будет восстановлена.

Я мог бы закончить на этом, друзья мои, но мне осталось познакомить вас с последним фактом, он стал главной причиной моего желания осуществить совершающийся ныне акт правосудия.

Один из двух негодяев, похитивших бумаги, а затем, чтобы отвести от себя подозрение, подложивших два письма в мои папки, лейтенант Бернс, ставший впоследствии полковником, был смертельно ранен во время Крымской войны и не захотел умереть с таким преступлением на совести. У него хватило сил в подробностях описать случившееся, он назвал своего сообщника, рассказал, как им удалось вскрыть потайной шкаф, а затем погубить меня. В конце он просил у меня прощения, дабы простил его высший судия, перед которым он готовился предстать. Он подписал признание сам и попросил исповедовавшего его католического священника поставить свою подпись в качестве свидетеля. Но Уильям Пирс, в то время командовавший бригадой, где служил Бернс, стал свидетелем его раскаяния. Он боялся его разоблачений и велел следить за ним, чтобы быть предупрежденным в нужный момент. В ночь после смерти полковника важная бумага, доверенная им священнику, была украдена из палатки последнего, пока он спал. Кем? Вы, конечно, догадываетесь. Генералом Пирсом, нынешним лордом Брауном.

— Это ложь! — с горячностью прервал его губернатор, молчавший во время рассказа Сердара.

— О! Только это вы и можете возразить? — презрительно улыбнувшись, спросил Сердар. — Смотрите, вот что изобличает вас, — показания возмущенного священника, который обо всем написал моим родным.

Сердар вынул из бумажника письмо и передал его Барбассону.

— Клянусь честью, — настойчиво продолжал сэр Уильям, — я не похищал признания Бернса, о котором вы говорите.

И он сделал инстинктивное движение рукой, словно хотел предъявить документ. Жест этот поразил Барбассона.

«Дело нечисто», — подумал провансалец.

— Честь лорда Брауна! — прервал губернатора Сердар с нервным смехом. — Не играйте словами, только вам выгодно было завладеть им, и если вы не украли его сами, то это сделал один из ваших сообщников. Я закончил, друзья мои. Вы знаете, что с тех пор, опасаясь моей мести, он повсюду преследовал меня, словно дикого зверя, и опустился до того, что вступил в сговор с тугами, чтобы убить меня. Теперь ответьте мне только на один вопрос. Разве двадцать лет моих страданий и преступления этого человека не оправдывают мое поведение, разве присвоенное мною право распоряжаться его жизнью и смертью не является самым обычным правом на законную защиту?

Посовещавшись несколько минут, Барбассон ответил:

— Поручившись нашей совестью, мы единодушно пришли к выводу: этот человек, Сердар, принадлежит вам.

— Благодарю, друзья мои, — ответил Покоритель джунглей, — это все, что мне от вас было нужно. — Затем, повернувшись к сэру Уильяму Брауну, сказал: — Сейчас вы узнаете мое решение. Я не могу просить вас вернуть мне признание Бернса, которое вы, без сомнения, уничтожили. Но я вправе потребовать, чтобы вы сами написали подобное же признание, тогда в моей невиновности и вашей вине не останется никаких сомнений. Я представлю его военному суду и добьюсь отмены приговора. Только при этом условии и ради вашей жены и детей я смогу помиловать вас… Напишите то, о чем я прошу, и мы подойдем к берегам Цейлона, лодка отвезет вас на берег, и вы будете свободны.

— Иными словами, — возразил сэр Уильям, — вы хотите отправить к моей жене и детям опозоренного, обесчещенного мужа и отца… Никогда! Лучше смерть!

— Не доводите меня до крайности, сэр Уильям. Есть минуты, когда самый кроткий человек становится непреклонным, безжалостным и забывает о гуманности.

— Я в вашей власти, мучайте меня, убейте меня, делайте со мной, что хотите, мое решение бесповоротно. В молодости я совершил проступок, серьезный проступок, признаюсь. Я горько сожалею о содеянном и не стану, ссылаясь на Бернса, который играл в этом деле главную роль, преуменьшать свою вину. Но с позором отказаться от занимаемого мною положения, потерять не только мой генеральский чин и место в Палате лордов, но и вернуться к жене и детям только для того, чтобы они презирали меня, — губернатор не смог справиться с нахлынувшим на него волнением и зарыдал, обливаясь слезами, — я не могу на это согласиться, никогда не соглашусь. Вы не знаете, что значит быть отцом, Фредерик де Монморен…

— Мой отец умер из-за бесчестья своего сына, сэр Уильям Браун.

— Так поймите же, что я готов умереть, лишь бы не опозорить моих детей! Выслушайте меня и не настаивайте больше, возьмите мою жизнь, я отдаю ее вам во искупление грехов. Действительно, я поступил как негодяй, но мне было всего двадцать лет, мы с Бернсом проиграли большую сумму. Не подумайте, что я хочу очернить его память, чтобы уменьшить мою собственную вину, но выслушайте, как все было. Он один взломал шкаф в Адмиралтействе, это он, без моего ведома заключил позорную сделку, толкнувшую его на преступление. Моя вина состоит только в том, что я согласился сопровождать его к вам, чтобы разделить плоды его предательства. Вы с ним были едва знакомы, и его визит мог показаться вам странным. Для вас это все не имеет значения, я знаю, что мое преступление вы не можете простить, но искупление, которого вы требуете, выше моих сил. Неужели вы думаете, что я не страдал? Двадцать лет меня мучают угрызения совести. Я пытался преданным служением своей стране, честным поведением договориться с собственной совестью, но не сумел… И с тех пор, как вы скитаетесь по свету, мысли мои в растерянности, трепеща, следуют за вами, каждую минуту я боюсь, что вот-вот пробьет час возмездия, ибо этого часа, часа суда божьего, я жду, жду уже двадцать лет, зная, что он придет, роковой, неумолимый. Какая пытка!

По лбу губернатора струился холодный пот, тело сводило судорогой. Невольно чувство сострадания начало закрадываться в сердце Сердара. Он легко поддался ему, ибо видел, что пленник не разыгрывает перед ним заранее заготовленную комедию, а это действовало на Сердара безотказно.

— Вы говорите о вашей семье, сраженной несчастьем, — продолжал бедняга, с трудом подавляя рыдания, — конечно же, вы правы, но стоит мне подумать о моей… Помимо моих несчастных детей и всего рода Браунов позор падет еще на четыре семейства, и громкий скандал запятнает их герб… Это многочисленный род Кемпбеллов из Шотландии, Карнавонов из Уэльса.