Опыт моей жизни. Книга 2. Любовь в Нью-Йорке - И. Д.
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мы сестры. Мы обе – из Нальчика. Возможно, это как-то влияет на нашу психологию.
А еще у Анны Карениной… то же, что у нас с Машей. Анна – не наша сестра, и она не из Нальчика. Что общего у меня, Маши и Анны Карениной? Ладно, я, возможно, недостаточно привлекательная женщина! Но Маша! И Анна была красавица! Пол не стоит Маши. Так же, как Вронский, на мой взгляд, не стоил Анны. Отчего же мы все сдвинулись по фазе на своих мужчинах?
Что причиной?
Маша достала Пола своей постоянной «беспричинной» ревностью. Они поругались на этот раз так, что уже, наверно, не помирятся. Дело дошло до драки, Маша разбила все дорогие вазы и тарелки у него в доме, он поднял на нее руку, поднялся такой шум, что соседи вызвали полицию. Весь дом теперь знает о их проблемах. Какой позор! Пол сказал, что не придет домой больше. Маша в отчаянье.
Я поражена. Я просто не знаю, что думать! Однако, какой до боли знакомый сценарий…
Одно мне теперь ясно: не один Гарик во всем виноват.
В ком проблема – во мне, в Маше и в Анне Карениной? Или мы все жертвы? А проблема в Гарике, в Поле и Алексее Вронском?
В ком из нас – проблема???!!!
* * *
Через два-три дня снова позвонила Танька.
– Ну, что, нашла себе сферу деятельности?
– Нет. Не могу я переломить себя. Не могу.
– А что Гарик?
– Гарик ничего. Все так же.
– Скажи ему! Если ты ему ничего не скажешь, он тебе до второго пришествия не сделает предложения! Уж поверь моему опыту. Сколько ты будешь с ним встречаться? До своего девяностолетия?!
* * *
Женщина, уважающая себя, не вешается на шею, не требует, чтобы на ней женились. Наоборот, это он должен бороться, чтобы я согласилась стать его женой.
Вот еще новость: я должна как-то ухищряться, чтобы он захотел жениться на мне? Ни-ког-да! Я свистну – и таких, как этот старый Гарик, будет у моих ног несколько десятков.
– Малыш, что это ты такая задумчивая?
– У меня была подруга в гостях. Ты знаешь, что она мне сказала?
– Что?
– Что если бы она встречалась с кем-то более года, а он бы все еще не сделал ей предложения, она бы этого человека бросила.
– Ну и что?
– Ничего. Просто рассказываю тебе, что мне сказала Танька.
– Малыш, если ты хочешь, я готов на тебе жениться. Хочешь, пойдем распишемся?
Я чувствую, как краснею до самых ушей: как я могла сказать то, что сказала?! Напрашиваться на предложение унизительно. Самой за себя противно. А он, тоже хорош, ленивенько так и спокойно: хочешь, пойдем поженимся?
– Нет, – говорю я, – такое предложение мне не нужно. Если бы ты хотел, ты бы сделал предложение сам, без подсказки. Теперь я ненавижу тебя. За то, что ты довел до того, чтобы я сама об этом заговорила. После этого я не смогу уже выйти за тебя замуж.
Вы думаете, Гарик расстроился? Или проявил какое-то упорство: стал уговаривать, просить? Ничего похожего. Забыл о разговоре в следующую минуту. Преспокойненько пошел жить себе дальше. Серьезное желание жениться! Просто распирающее!!!
* * *
– Постой! Вернись. Постой, говорю. Постеснялась бы людей! Ты опозорила меня перед друзьями.
– Уже все, все видят, что это ненормально так долго встречаться! Даже твои друзья!
– Я же тебе сто лет назад сказал: если хочешь, давай поженимся.
– Если хочешь??? Если хочешь??? Засунь себе такое предложение в задницу!
– А что ты хочешь? Чтобы я тебе под окнами серенады пел? – смеется Гарик.
– Убирайся вон!
– Там в машине ждут люди. Ты хоть людей постесняйся.
– Пошел вон вместе со своими людьми!
– Я сейчас уеду один. Последний раз спрашиваю: ты идешь назад, в машину?
– Нет! Нет! Нет! – ору я неистово.
Гарик разворачивается и быстрым шагом возвращается назад в машину, где сидят его друзья. Они уезжают, оставив меня одну посреди Манхэттена ночью.
Я растеряна и в первую минуту совершенно не знаю, что делать.
* * *
Издали я увидела бар и обрадовалась, как тонущий, завидевший вдали бревнышко. Причудливо освещенные улицы были пустынны. Я ускорила шаг в предчувствии облегченья. Какого облегчения я ждала? Водки? Людей?
Войдя в бар, я заметила, что мучительно не знаю, куда деть свои глаза, свое лицо. Вот уж наши комплексы! Казалось бы, мне в тот момент должно быть наплевать на то, что обо мне подумают. А я помнила, что сейчас далеко за полночь, что в эти бары и в дневное время ни одна уважающая себя женщина не заходит. Низко опустив голову, я быстро подошла к стойке, внутренне съеженная от дискомфорта из-за обращенных на меня взглядов.
– Двойную порцию водки и стакан воды отдельно, – сказала я и положила двадцатидолларовый билет на стойку (его деньги).
Бармен приветливо улыбнулся мне и повернулся к своим бутылкам. Что-то искреннее, теплое померещилось мне в его улыбке, и на мгновение легкое крыло надежды коснулось меня. Когда же бармен с точно такой же теплой улыбкой обратился к другому клиенту, я поняла, что надежды нет и не было, а мне только показалось. Сидевший слева от меня мужчина пытался заговорить со мной, но я делала вид, что не замечаю. Я не видела его лица, я не видела ничьих лиц, я стояла, зажатая со всех сторон направленными на меня, как мне казалось, взглядами, и не знала, куда провалиться от ощущения дискомфорта. Вот как странно устроен человек! Даже когда он стоит на краю гибели, вбитые с детства комплексы могут соперничать с катастрофой настоящего. От смущения даже боль и безысходность как-то на задний план отступили.
Я наклонила голову ниже, чтобы волосы прикрыли мое лицо. Сейчас, еще минута – и мне будет легче. Я взяла стакан, глотнула ледяной воды, потом, перестав дышать, чтобы побороть отвращение, выпила всю водку до дна, снова запила ледяной водой. Все это время я не переставала чувствовать на себе неотрывный взгляд мужчины слева (представляю себе, что он обо мне думает!) Как странно, что я сейчас думаю о том, что кто-то обо мне думает. Сосед мой теперь что-то говорил над моим ухом, я делала вид, что не слышу. Только теперь я заметила, что в баре стоял шум. Я быстро взяла со стойки сдачу, отделила от нее доллар (на чай официанту) – потрясающе ведет себя человеческий автомат! – и быстрым шагом, все
