Секрет долголетия - Григорий Исаакович Полянкер

День тянулся мучительно долго. До густой темноты люди мостили дорогу, с ненавистью посматривая на толстяка ефрейтора, который уже пристрелил нескольких узников, бил палкой отстающих, издевался над обессилевшими людьми.

Но вот послышалась долгожданная команда строиться. В лагерь люди пришли промокшие, вконец измученные и уже не в силах были даже пойти за баландой…

Чуть свет снова началось движение за стенами барака, послышался лай собак, крики солдат.

Двери распахнулись, последовал приказ выйти, строиться.

Тот же толстый ефрейтор подошел к строю, обвел узников насмешливым взглядом:

— Ну, работнички, сегодня вам было свободнее спать? Видите, как мы заботимся о вас!.. Почему опустили головы? Веселее!.. Вот исправите дорогу, начнем наступать, заведем в России новый порядок. Научим вас жить, как люди, а то вы на свиней похожи… Вчера вы плохо работали… Я недоволен вашей работой. Может, есть среди вас больные? Ну-ка, больные, три шага вперед!..

Он отошел от строя. Пять человек несмело сделали три шага.

— Еще кто болен? Три шага!.. Больных я не могу заставлять работать. Мы, немцы, люди гуманные…

Из строя нерешительно вышли еще два старика.

— Гут! — потер ефрейтор озябшие руки. Отвел больных к проволоке и, сняв с плеча автомат, дал по ним длинную очередь… Потом окинул холодным взглядом убитых и, направляясь к строю, сказал: — Больных у меня не будет! Нам нужны работники… Симулянтов буду расстреливать… Форвертс!

Строй на какое-то мгновение замер. Казалось, люди сейчас бросятся на ефрейтора. Но, увидев пулеметы на вышках и автоматчиков, все, понурив головы, направились к воротам.

Шли молча, по четыре в ряд, поддерживая друг друга под руки.

Холод пронизывал.

Шмая шагал, еле передвигая ноги. Рядом шел Данило, белый, как стена… Когда несколько минут назад ефрейтор объявил, чтобы больные вышли из строя, он уже хотел было выйти вперед вместе с Данилой, который явно был болен, но какая-то неведомая сила удержала его. Какое счастье, что они не сделали трех роковых шагов! А то навсегда остались бы лежать возле колючей проволоки…

Какая-то доля секунды решила их судьбу. И вот они идут рядом, они живы… Но разве это жизнь? Они совершают преступление перед своей совестью, ремонтируя для врагов дорогу. Не лучше ли смерть, чем такое унижение, такой позор? Не броситься ли на этого толстяка ефрейтора, не задушить ли его, а потом уже умереть с чистой совестью?

Думая так, Шмая все же понял, что это не выход. Один в поле не воин, гласит пословица.

Стоя рядом с Данилой, Шмая с ожесточением орудовал киркой и волновался. Что-то слишком присматривался к нему ефрейтор, долго задерживал на нем и Даниле свои выпученные мертвые глазищи. Его надменный, неподвижный взгляд бросал Шмаю в жар и холод. Не обнаружил ли этот пес, что он, ко всем своим грехам, имеет еще один страшный грех — позволил себе родиться не чистокровным арийцем, а что ни на есть настоящим евреем? А уж это одно является страшным преступлением перед фашистами… Не вызывает ли подозрение бородка Данилы Лукача? Ведь она его однажды уже чуть было не погубила, когда они встретились с обер-ефрейтором Вильгельмом Шинделем…

Шмая облегченно вздохнул, заметив, что ефрейтор перевел свой свирепый взгляд на других и отошел в сторону. Значит, пока пронесло! Но надолго ли? Как страшно каждую секунду подвергаться смертельной опасности!..

Была поздняя ночь, когда их пригнали в лагерь. Барак уже был набит новыми узниками, и для этих не нашлось места. Так, под проливным дождем, дрожа от холода и проклиная свою судьбу, скоротали они еще одну ночь.

Только под утро им удалось кое-как втиснуться в переполненный барак. Однако места, чтобы сесть или лечь, нельзя было найти. И Шмая со своим другом стояли, прижатые к косяку дверей. Невозможно было пошевельнуться, млели ноги. А как хотелось спать!.. Но не успеешь вот так, стоя, задремать, как кто-то тебя толкнет в бок, и сон сразу пропадает. И все же то, что над ними была крыша, казалось вконец изнуренным людям величайшим счастьем…

За стеной барака бушевал ветер, лил холодный, противный дождь. Шмая прислушался. Издалека доносился грохот орудий. Видно, там идет ожесточенный бой. Дальше немцев не пускают. Кончилось их продвижение. Застряли на месте надменные колбасники, получили по зубам! Уже несколько дней они не поют, не хохочут, как прежде. Вчера по дороге шли бесконечным потоком немецкие машины с искалеченными фрицами. Эти уже отвоевались. Они уже не хотят войны и молят бога помочь им скорее вернуться нах гауз — домой…

С каждым часом везут все больше раненых. На огромных грузовиках, на которых еще так недавно восседали автоматчики, нынче возят гробы, осиновые кресты…

Барак слегка сотрясался от взрывов, хотя они раздавались не так уж близко от лагеря.

— Слышишь, Данило, наши бьют!.. — прошептал над ухом друга Шмая. — Слышишь, брат, что там делается? Должно быть, бьют гадов по чем зря. Сбили с них спесь… Ничего, мы еще увидим, как их будут гнать с нашей земли!

— Скорее бы дождаться этого дня…

— Хоть бы глоток воды, горло смочить, — простонал кто-то в углу. — Палачи, лучше б убили!

— Сколько может человек терпеть? — бросил кто-то. — Это ведь сущий ад… Целый день держат людей под дождем, заставляют работать до изнеможения и куска хлеба не дают, глотка воды не дают!.. Да где ж это видано, люди?..

— Все равно погибнем… Только починим дорогу, а там нас всех перестреляют…

— Может, бог даст, наши вернутся, спасут…

— Спасут тебя!.. У фашистов столько танков, машин, пушек, а наши все отступают…

Шмая молча слушал ропот соседей. Когда стало тихо, он спросил:

— А вы слышите, как пушки бьют?

— Ну и что ж? — прозвучал сердитый голос. — Сейчас бабахнет снаряд по бараку, и от нас только мокрое место останется…

— Ты это брось! — сердито кинул Шмая. — Я о другом говорю… Это фронт остановился, и наши дают немцу сдачи… Разве не видите, как фрицы хвосты поджали?..

— Пока они хвосты подожмут, мы тут пропадем… Видали, что сегодня творил этот паразит ефрейтор? И управы на них нет!..

— Будет!..

— Пока солнце взойдет, роса очи выест…

Чуть свет раскрылись ворота барака, и люди высыпали во двор. Приехала повозка, с которой сняли два котла баланды, горку пустых консервных банок и мешок сухарей. Сразу выстроилась длинная очередь, и мрачный немец-повар молча наливал каждому банку похлебки и совал в руки два сухаря.

Люди, не отходя от котлов, жадно съедали баланду и не уходили, ждали, может быть, еще нальет. Но тут появился