Джекпот - Давид Иосифович Гай

– Коли так, позвольте спросить, что вы о ней думаете? Откровенно только, не юлите.

Аля под столом ногой брыкает: уймись, не подставляйся. Костя не обращает внимания, ищет короткий, точный, исчерпывающий, достойный вопроса ответ и задумывается. Чернявый по-своему истолковывает:

– Видите, и сказать нечего. – Рот щерится подобием улыбки. И удовлетворенный, чернявый совсем на другое поворачивает: – Я вам историю одну поведаю. Когда кубинский кризис разразился, Кеннеди своего госсекретаря в Париж послал, к де Голлю. Мол, советские ракеты нацелены на Соединенные Штаты, в случае необходимости США применят силу, то есть означать это будет ядерную войну между Западом и Востоком. Закончив доклад, госсекретарь сказал де Голлю: «А теперь позвольте представить вам доказательства». Де Голль ответил: «Мне не нужны ваши доказательства. Я верю президенту Соединенных Штатов.

Передайте ему, что мы его поддерживаем». Кто из иностранных лидеров скажет сегодня то же самое? После Ирака кто скажет? Вам нынче никто не доверяет.

«Вам» звучит нарочито, почти вызовом – Костя для чернявого однозначно американец, и более никто, к России никакого отношения не имеющий. Выведен за скобки. Соответственно за все случившееся отвечает вкупе с остальными, за океаном живущими. Его, Костю Ситникова, от страны, где он родился и лучшие годы прожил, чернявый отставляет, от ворот дает поворот, отказывает в моральном праве говорить о ней и от ее имени. Ладно, переживем покамест.

– Ну, коль вы меня в стопроцентные янки записали, то пристало ли мне с пеной у рта президента своего выгораживать? Не стану. Политикам вообще верить рискованно. Все они одним миром мазаны. Беда в другом. Американцы – дураки. В хорошем смысле. Как в русских сказках Иванушка-дурачок. Наивные альтруисты, хлебом их не корми – только дай помогать другим. И когда получают за это по физиономии, искренне удивляются, а затем негодуют: за что? Помните «Тихого американца»? «Я никогда прежде не видел человека, который руководствовался самыми благими намерениями и умудрялся создавать столько проблем…» Кажется, так или близко по смыслу. Винить Америку можно лишь за то, что продолжает она упрямо наступать на те же грабли. Не надобны миру ее благодеяния. Хочет мир жить по своим законам. И пускай себе живет.

– Вы что, всерьез верите в то, что говорите? Ну, знаете… – чернявый разводит руками, как бы ища поддержки у сидящих за столом. – Наивные альтруисты… – повторяет и опять ощеривается, не то улыбнуться хочет, не то гримаса у него такая. – Да все эти иллюзии давно похерить надобно! Американцы – самые справедливые, самые честные, добрые, да? И это после всех скандалов, после жульничества корпораций, после нападения на чужое государство под сомнительным предлогом, наконец, после издевательств над заключенными! Чья бы корова мычала… Вы не лучше других, вы такие же, как все, пора зарубить на носу. Только лицемерно врете себе и остальным. И хватит заклинаний по поводу стран-изгоев и прочего – после Ирака номер этот у вас не пройдет!

Костя решает не отвечать – пускай чернявый душу отведет. Выпивает полную рюмку водки, потом еще одну, закусывает мясом и чувствует, что начинает всерьез хмелеть. А за столом, словно наэлектризованные чернявым, не слушают друг дружку, пытаются перекричать, и все, как один, костерят Америку. Далась она им…

Как-то само собой опять на Россию перебрасываются, чернявый вспоминает, что Костя на его вопрос так и не ответил, и опять подступает: что гость думает о стране своего бывшего проживания? Откровенно, без утайки. Или по-прежнему нечего сказать?

Вот тип, какую мерзкую фразочку сочинил. Бывшего проживания… Ладно, хотите без утайки? Получайте, только потом не обессудьте.

– Почему же? Есть что сказать. Я вам, господа, де Кюстина напомню, был такой французский путешественник, ездил по России лет эдак… во времена Николая. Потом по горячим следам написал об увиденном. Вы наверняка читали. Почти дословно передам. Такое общество, какое русские устроили для себя, служить может только их потребностям. Нужно быть русским, чтобы жить в России, а между тем с виду, внешне, все здесь так же делается, как и в других странах. Разница только в сути явлений.

Тишина над столом нависает. Нехорошая, давящая. Не смотрят на Костю, глаза уводят. А в Косте упрямство взыгрывает, наперекор логике, здравому смыслу, осторожности, наконец, действовать хочется, знает за собой грех этот, но заливает мозг мгновенная, моментальная ярость – признак резко скакнувшего давления. Давление и испортило сердце, до операции довело, не умеет с ним бороться, да что уж теперь…

– Записки маркиза де Кюстина я читал. Премерзкая, скажу вам, книжонка. О русских – самые гадкие, презренные слова, ничего доброго, заслуживающего внимания, – доносится сочный баритон с противоположного конца стола. Говорит возвышающийся над сидящими ширококостный мужчина лет под пятьдесят с сановитым, крупной лепки лицом. – Все раздражало его, диким казалось, варварским. Цитировать этого русофоба малопочтенное дело, скажу я вам, уважаемый господин, как вас там по имени.

– Да не русофоб он! Не сгущал он краски, не выискивал намеренно недостатки, а писал с уважением и даже любовью. «В массе русские показались мне великими, даже в своих самых отвратительных пороках, по отдельности же показались привлекательными…» Я цитирую. Где здесь ненависть, презрение, где? Или, скажем, такое: «Сколько кроется деликатного восхищения в моей явной критике, сколько сожаления и симпатий в моих самых суровых замечаниях…»

– Видать, для вас это настольная книга, раз шпарите без запинки, – вворачивает сидящий рядом жук. – Это о многом, между прочим, говорит.

– О чем же, если не секрет?

– О том, что, извините, наплевать вам на страну, в которой столько лет прожили. Смакуете гадости этого самого Кюстина и довольны.

– Я бы на вашем месте не делал таких далеко идущих выводов.

– Это почему же? Какие хочу, такие и делаю.

И завертелось, закрутилось, затеялся разговор нешуточный, когда слов не жалеют и в карман за ними не лезут, когда в запале не думают о последствиях сказанного; отбивается Костя от наскоков со всех сторон – народ завелся не на шутку, несет по кочкам сидящую публику, а та несет его, пока наконец альбинос не прекращает анархию и не приглашает гостей попариться и покупаться в бассейне.

В сауну разгоряченному, взбудораженному Косте хватает ума не лезть, плюхается он в прохладный бассейн, плавает минут десять, остывает, приходит в себя. Все, теперь от дома Генрих с женой ему откажут. Как Лера смотрела на него, когда муж повел всех париться… И ведь предупреждала. Ладно, чего об этом.

Наказание, вполне Костей заслуженное (он сам так считал, но не потому, что в перепалке кого-то