Заговор королевы - Уильям Гаррисон Эйнсворт

– Его жизнь принадлежит вам, – отвечал король.

– Ваше величество, вероятно, не захочет разлучать верную собаку с ее господином, – продолжал шотландец.

– Как вам угодно, – вздохнул монарх. – Я не могу отказать вам.

Кричтон опустился на колени и поднес к губам руку Генриха.

– Мои тысячу пистолей, Сен-Люк, – сказал Жуаез с торжествующим видом.

– Они не выиграны, – отвечал Сен-Люк. – Я сошлюсь на д'Эпернона.

– В этой партии – ничья, – отвечал барон, – и на будущее я советую вам обоим ставить на правую руку шотландца против быка или бульдога.

НАГРАДА

На арену вышли два сержанта стражи с лошадью и, привязав к ней веревками труп быка, поспешно его выволокли.

Затем герольд, одетый в роскошный камзол, покрытый лилиями Франции, приблизился к королю и, почтительно склонившись перед ним, попросил от имени королевы турнира позволения прекратить состязание. Получив это позволение, герольд в сопровождении двух трубачей направился к павильонам и, сняв щиты рыцарей, отдал щит Кричтона оруженосцу.

Когда это было сделано, судьи турнира под предводительством Монжуа сошли со своей трибуны и торжественно приблизились к большой галерее, куда были введены с соблюдением соответствующих церемоний.

В это время Кричтон молча и неподвижно стоял на арене, неописуемое волнение бушевало в его груди. Шумные звуки труб разжигали его пыл, и хотя он уже достаточно проявил свою силу и храбрость, тем не менее он горел желанием отличиться еще более. Кричтон охотно еще раз переломил бы копье в честь прекрасных глаз той, которую он любил.

"Что была бы за жизнь, – говорил он про себя, – без честолюбия, без славы, без любви? Рабство без надежды – долгая пытка". Я не мог бы перенести ее тяжести. Моя жизнь будет отсчитываться днями, а не годами, у меня часы будут играть роль дней, минуты – часов. Я хочу наполнить каждую минуту живой деятельностью, насколько это возможно, я не хочу останавливаться, прежде чем судьба не наденет навсегда узду на мой пыл. Я уважаю старость, но не мечтаю о ее почестях, я лучше умру покрытым славой, чем сгорбленным под тяжестью лет. Если же я должен умереть сию минуту, то я уже довольно пожил. И если мне удастся освободить ту, о которой мне запрещено и мечтать, но для которой всегда будет биться мое сердце, если я буду в состоянии избавить от плена этого благородного короля Наваррского и спасти от грозящей ему опасности этого непостоянного, но великодушного сластолюбца, короля Франции, тогда пусть этот день будет моим последним днем".

При этих мыслях лицо шотландца – вернее, зеркало его чувств – приобрело легкий оттенок печали. Генриху III, внимательно за ним следившему, пришла в голову, под влиянием заполнившей его ревности, мысль, что он открыл тайну его души.

"Неблагоразумно было бы довериться ему, – подумал король. – Его страсть сильнее его верности".

– Шевалье Кричтон, – прибавил он вслух насмешливым тоном, – пока вы сочиняете вашу будущую оду или обдумываете тезис для защиты, мы, прочие смертные, менее вас философы и поэты, думаем только о скором появлении королевы турнира, которая должна будет присудить победителю высшую награду. У нас есть некоторые идеи относительно того, кому она будет присуждена. Сопровождайте нас к трибуне. Мы такие приверженцы этикета, что не можем пренебрегать формальностями, предписанными в таких случаях, особенно когда королева нашего турнира – самая прекрасная дама, которая когда-либо награждала храбрость, а победитель – самый храбрый рыцарь, который когда-либо получал награду из прекрасных рук!

После этого напыщенного комплимента Генрих медленно направился к павильону и, сойдя с лошади, сел на предназначенное для него кресло, поместив по правую сторону Генриха Наваррского.

Кричтон остался стоять на первой ступени лестницы.

В эту минуту со стороны большой галереи раздались звуки труб и гобоев.

Арена была поспешно очищена, солдаты выстроились шпалерой, и показалась группа прекрасных всадниц, красота которых была не менее опасна, чем оружие рыцарей.

Во главе этой кавалькады ехали три красавицы, изумительные по своей красоте, но в то же время столь различные между собой, что восхищение зрителей разделилось между ними, и никто не мог решить, кому следует отдать пальму первенства.

В тонких и изящных чертах, нежном цвете лица и прекрасных голубых глазах дамы ехавшей впереди всех, зрители узнали и приветствовали свою королеву, добродетельную Луизу, столь мало любимую своим супругом. В роскошных формах, величественной посадке, очаровательной грации дамы, все узнали прекрасную Маргариту Валуа. Шепот страстного восторга встретил ее, а окружавший воздух дышал любовью, и среди тысяч смотревших на нее людей не было ни одного, кто не согласился бы рискнуть жизнью за одну ее улыбку.

Однако Маргарита была нечувствительна к этому всеобщему поклонению. Улыбка по-прежнему была на ее губах, во взгляде очарование, но сердце ее грыз червь ревности.

Между двумя королевами на богато убранном скакуне ехала Эклермонда, красота которой, не возбуждая такого живого восхищения, как чувственная красота Маргариты, пробуждала в зрителях гораздо более глубокое чувство.

Позади этого пленительного трио ехала королева Екатерина, отличавшаяся красотой сложения, которому годы нисколько не повредили, и искусством, с которым она управляла своей пылкой арабской лошадью. В томных взглядах красивой блондинки, державшейся по правую сторону Екатерины, король Наваррский без труда узнал свою новую фаворитку, ла Ребур, а в живой брюнетке, скакавшей с левой стороны, поклонники, слишком многочисленные, чтобы быть названными, узнавали свою близкую знакомую Ториньи.

Перед принцессой Конде шел герольд, торжественно неся на белом жезле главную награду турнира, бриллиантовое кольцо, которое он демонстрировал восхищенным зрителям.

Судьи турнира под предводительством Монжуа и в сопровождении пажей и трубачей составляли арьергард этой блестящей кавалькады.

Приблизившись к королевскому павильону, очаровательная группа остановилась и развернулась в линию, центр которой занимала Эклермонда.

Генрих Бурбон пожирал глазами эту прекрасную фалангу, доказывая тем самым, из какого горючего материала было его мужественное сердце.

– Ventre-saint-gris! – вскричал он. – Такой легион был бы непобедим.

Вдруг его пылающий взгляд упал на Маргариту Валуа.

– Peste! – пробормотал он, отворачиваясь. – Змей всегда проникнет в Эдем!

Действительно, этот ряд прекрасных дам – знаменитая "petite bande" Екатерины – представлял очаровательное зрелище. Как разнообразны лики красоты, и как все они прекрасны!