Собрание сочинений в 5 томах. Том 4 - Семен Бабаевский

— Зараз для меня что черт, что змий — все едино.

— Когда же и как пристрастился к этому змию?

— Точно уже и не помню. Наверно, когда стал председателем. Тогда у меня завелись деньжата и сразу появились дружки-приятели. — Казаченко опустил голову и тяжко вздохнул. — И не устоял… Как оно было? В райцентре совещание — встреча с дружками и выпивка. В Степновск приедем — тоже встреча и тоже выпивка. И всегда в ресторане. Так и пошло. Поплыл Казаченко и сам не заметил, как понесло его, слабовольного, по течению.

— Друзей, разумеется, надо иметь, и встречаться с ними не грешно, а вот голову терять… — осуждающе сказал Щедров. — Но скажи, Казаченко, в то время, когда ты еще был председателем, ты учился?

— Что, что? Не понимаю.

— Книги читал? Самообразованием занимался?

— А-а… Вот ты о чем. Понимаю. — Грустно усмехнулся. — Тогда было не до этого…

— Ну, а задумывался ли ты, как руководитель колхоза и как коммунист, что живешь неправильно, то есть не так, как следовало бы тебе жить? Или этот вопрос вообще у тебя не возникал? Ведь до исключения у тебя было два выговора. Стало быть, было время подумать…

— Тогда — нет, не задумывался, а вот теперь задумался, да уже поздно. — Тучный, мешковатый, он сидел, склонив нечесаную голову, говорил глухо, будто самому себе. — Как было? У меня материальный достаток, положение, машина «Волга», и тогда казалось, что это дано мне навечно, что все мне дозволено. А тут еще эти наши дурацкие обычаи — магарычи, выпивки. Без них ни шагу. Не поставил магарыч, не выпил с дружками, — значит, не достал ни стройматериала, ни запчастей, и вообще… Теперь-то я стал умнее и вижу: надо было бы устоять. А я не устоял! Да что об этом толковать? Как жить буду дальше? Вот что меня тревожит. Ну, пусть лишили меня должности, пусть я снова плотничаю — беда-то не в этом. Людям в глаза глядеть совестно — вот беда! Веришь, такая лежит на душе тяжесть, что хоть с кручи да в Кубань! — Помолчав, ладонью вытер слезившиеся глаза. — Как думаешь, Антон Иванович, бюро заступится за меня? Не выбросит на свалку? Ведь я вину свою признаю…

— Что скажут члены бюро, я не знаю.

— Тогда возьми мой партбилет! Бери! — гневно крикнул Казаченко. — Почему не отбираешь партбилет? Почти год страдаю душой… Возьми партбилет, и всему конец!

— Не торопись, Казаченко. Отдать партбилет всегда успеешь.

— Как мне дальше жить?

— Работа у тебя есть. Покажи себя на деле.

— Совесть меня мучает, ночами не сплю.

— Значит, не все еще потеряно, — сказал Щедров. — Лично мне, Казаченко, очень хочется, чтобы этот урок в твоей жизни пошел бы тебе на пользу и чтобы ты стал человеком… Заседание бюро состоится в пятницу. У тебя еще есть время обо всем подумать.

— Спасибо, Антон Иванович, за доброе слово…

— Опираясь ладонями о колени, Казаченко тяжело поднялся, расправил мясистые плечи, затянул на животе ремень и вышел из кабинета.

В дверях уже стоял Стецюк, высокий красивый мужчина лет сорока. Густая, вьющаяся шевелюра, отлично сшитый костюм, белый воротничок и умело, тонким узлом завязанный галстук. Веселый, улыбающийся, Стецюк скорее всего походил не на исключенного из партии, а на уполномоченного из края, подкатившего на «Волге» и поднявшегося в райком для того, чтобы представиться Щедрову. Стецюк подошел к столу, поздоровался, протянув Щедрову руку так просто, по-деловому, как обычно протягивают руку и здороваются люди, облеченные высокими полномочиями. При этом он подарил Щедрову белозубую улыбку и сказал:

— Очень рад приветствовать тебя, дорогой Антон Иванович!

Щедрову, изучившему дело Стецюка, было известно, что этот сорокалетний красавец — подлец и мот, что из партии он исключен, как расхититель денег на строительстве колхозного Дворца культуры.

— Дорогой Антон Иванович, сердечно благодарю тебя за приглашение на беседу, — с улыбкой на смуглом и ясноглазом лице заговорил Стецюк, усаживаясь на стул и доставая из кармана портсигар. — Я был уверен, что новый секретарь райкома быстро разберется и прекратит наконец издевательства, которые чинились надо мною нашими местными догматиками. Ведь что получается? Всюду завистники, всюду догматически мыслящие людишки. Поедом едят честных, творческих работников. И то, что ты пригласил меня…

— Во-первых, здесь не курят, — сухо перебил Щедров. — Во-вторых, прошу вас без фамильярностей и без «ты».

— Как говорят славяне, мόлю о прощении! — Стецюк эффектно щелкнул крышкой портсигара и спрятал его в карман. — Верите, у меня привычка: кого уважаю, к тому обращаюсь просто, на «ты»… Но я понимаю и прошу извинения. Однако, Антон Иванович, в чем же дело? Почему висит на мне этот позор? Почему тянется эта издевательская резина? Еще покойный Коломийцев в этом же кабинете говорил мне: «Павел Петрович, твое исключение из рядов КПСС — это плод клеветы и дезинформации, работа тех, кто еще при Сталине привык нарушать ленинские нормы жизни. Ты, — говорил мне Коломийцев, — будешь восстановлен, а клеветники наказаны». Но прошло более полугода, а воз, как говорится в известной басне, и ныне там. В чем же дело? Неужели у нас идет возврат к прошлому? Хочу предупредить вас; я пришел не оправдываться и не выпрашивать милостыню, а требовать немедленного восстановления и полной реабилитации!

— Позвольте узнать: на каком основании?

— На том, что я, как коммунист и ценный специалист, перед партией и народом ни в чем не повинен!

— А как же те тысячи, которые вами, гражданин Стецюк, украдены?

— Ложь и клевета!

— А построенный вами дом в Сочи? Тоже ложь и клевета?

— Дом построил отец. Он юридический владелец.

— А фактический? Чего юлите, Стецюк? Кого хотите обмануть? Позволительно спросить: откуда же у вашего папаши, в прошлом скромного учителя, а ныне пенсионера, завелись такие солидные суммы? И зачем старому человеку потребовалась вилла близ пляжа с видом на море? Ведь у него в Степновске есть отличная квартира. К тому же документально установлено, что к Черноморскому побережью текли не только колхозные деньги, а и строительный материал. Так какая же это ложь и клевета? А новенькая машина, которая появилась у вас сразу же, как только вам доверили строительство Дворца культуры? Откуда взялась она? Или тоже ложь и клевета? Стыдно, Стецюк! Да вас не только надо гнать из партии, вас следует судить строжайшим советским судом!

— Напрасно, Антон Иванович, стращаете судом, — сдержанно, с видимым спокойствием заговорил Стецюк. — Ни лишать меня принадлежности к партии, ни тем более судить нельзя. Почему? Нет улик! И не будет! Состряпанное на меня так называемое персональное дело — фикция. В нем нет ни одного денежного документа за моей подписью. А суду, как и членам бюро, нужны не чьи-то эмоциональные домыслы, а реальные документы.

— Один такой реальный документ имеется, — сказал Щедров, искоса глядя на Стецюка. — Этот документ — сам Стецюк! Его, так сказать, аморальное лицо.

— Опять эмоции и образные сравнения, — с улыбкой, спокойно, как ни в чем не бывало проговорил Стецюк. — Позвольте заметить: партийному деятелю тоже нужны не эмоции и не всякие там образы, а реальные факты. Вот вы говорите, что я аморальное лицо. А где факты? Я построил Дворец культуры? Да, построил! Заказчик мою работу принял по акту? Да, принял по акту! Так в чем же моя аморальность?

— Не понимаете?

— Нет, — с тем же показным спокойствием сказал Стецюк. — Допустим, я что-то взял. Так что из этого? А разве другие безгрешны? Согласно договору я выполнил заказ. Остальное никого не касается.

— Да вы, Стецюк, порядочная дрянь! — Щедров резко поднялся, ладонью ударил по столу, так что задрожал графин. — Хватит разговоров! Партбилет! Кладите на стол!

Самодовольное лицо Стецюка исказила злая усмешка. Видимо, он не ждал такого поворота. Молча, как-то боком отошел от стола, возле дверей остановился, выпрямился, одернул пиджак. Из бокового кармана достал бумажник, извлек из него красную книжечку и, шагнув к Щедрову, положил билет на стол. Когда партбилет уже лежал в сейфе, Щедров сказал:

— Так оно будет справедливее. Вас я не задерживаю.

— Прекрасно! — воскликнул Стецюк. — Я даже рад, что вы так самочинно и грубо попираете партийную демократию! А где ленинские нормы? Где Устав партии? Где? Значит, и вы, уважаемый товарищ Щедров, хоть и молодой, а живете и действуете старыми методами. — Он быстро подошел к двери, остановился. — Ну, хорошо! Ты еще за это поплатишься. Ты еще будешь меня просить взять партбилет!

Щедров подошел к столу и, глядя в налитые злостью глаза Стецюка, медленно, чеканя слова, сказал:

— Понимаю, что в этом исключительном случае я допустил нарушение Устава. Но партийная совесть не позволяет мне оставить у вас партбилет, гражданин Стецюк!