Потемкин - Ольга Елисеева

Самойлову было поручено убедить хана в невозможности для него более управлять татарами, которые не желали подчиняться без военного принуждения. Существовала и угроза жизни Шагин-Гирея, на которую племянник Потемкина старательно указывал. Подавленный недавними событиями хан подтвердил слова Александра Николаевича, а когда тот намекнул, что взамен крымских владений Шагин может получить земли в Персии, хан согласился[858].

Вместе с Самойловым Шагин-Гирей переехал из Керчи в Петровскую крепость, где стояли русские войска, и оттуда написал письмо Потемкину. В ответ князь лично встретился с ним и повторил все сказанное до этого на переговорах. В беседе с Гаррисом Потемкин отзозвался о хане уничижительно: «Этот человек бездарный и смешной, имеющий претензии быть подражателем Петра Великого»[859]. Властитель Крыма оказался загнан в угол: без русских штыков он не мог удержаться на престоле, а русские союзники подталкивали его к отречению.

Шагин-Гирею не оставалось ничего другого, как собрать знать в Карасубазаре. Он призвал на головы своих неверных подданных суд Божий и заявил, что больше не хочет быть ханом такого коварного народа. За отречение в пользу России Шагин получил ежегодный пансион в размере 200 тысяч рублей и обещание посадить его на престол в Персии[860]. Казалось, для присоединения Крыма Потемкину осталось только ввести войска на полуостров. Но сам светлейший князь придерживался иного мнения.

Прибыв в Херсон, Потемкин обнаружил, что дела в херсонском адмиралтействе обстоят из рук вон плохо. «Измучился, как собака, — писал он 11 мая, — и не могу добиться толку по адмиралтейству. Все запущено, ничему нет порядочной записи. По прочим работам также неисправно, дороговизна подрядов и неисправность подрядчиков истратили много денег и время… Никто из тех, кои должны были смотреть, не были при своем деле… все были удалены, а в руках все находилось у секретаря у Ганибалова, …которого он увез с собой, не оставив здесь ни лесу, ни денег»[861].

Потемкин был сильно разгневан на генерал-поручика И. А. Ганнибала, руководившего херсонским адмиралтейством и рапортовавшего, что к началу 1783 года будут готовы семь кораблей. «Теперь выходит, что и лесу всего на корабли не выставлено, а из выставленного много гнилого», — писал князь. Накануне прибытия Потемкина Ганнибал улизнул в Петербург. «Достанет, конечно, моего усердия и сил, — раздраженно замечал князь, — чтобы все, сколько можно, поправить, а прошу только иметь ту милость, чтобы заметить, как было до сих пор и как пойдет у меня в руках».

«Сюда приехал Ганнибал, — отвечала государыня 26 мая, — и уверил меня, что крепость совершенно в безопасном положении противу нечаянного нападения, и что корабли отстраиваются, я для славы города Херсона… дала строителю большой крест владимирской. Не сумневаюсь, что в твоих руках и твоим попечением все пойдет как должно. Крымских известий дальних ожидаю с нетерпением и думаю, что ныне уже объявлены российскими подданными»[862].

Ганнибалу удалось уверить императрицу в своей исправной службе. 16 мая 1783 года он даже получил орден Святого Владимира 1-й степени[863]. Гневное письмо Потемкина еще не дошло в это время до рук Екатерины. А после пожалования она уже не хотела подвергать казнокрада гласному преследованию, обнаруживая тем самым худое состояние крепости и адмиралтейства. Ганнибала тихо понудили уйти в отставку.

Беспокойство Екатерины вызывало поведение ее шведского соседа. Густав III отправился в Финляндию, где разбил военные лагеря у русской границы и предложил императрице встретиться. Екатерина назначила Фридрихсгам. «Король шведской, взяв у французов денег для демонстрации, делает из шести полков лагерь у Тавастгуса, — сообщала она Потемкину, — а в самое то же время нам подтрушивает свидание».

Швецию к враждебным действиям подталкивал Версаль. 3 мая 1783 года между Парижем и Стокгольмом был срочно возобновлен трактат 1778 года о субсидиях. Густав III получил право на ежегодную финансовую поддержку в размере миллиона 500 тысяч ливров[864]. Добившись выплаты этой суммы, шведский король приступил к строительству лагерей в Финляндии. Направлять флот с Балтики в Архипелаг в подобных условиях было опасно. Потемкин мог рассчитывать только на херсонскую эскадру, которая еще не была готова. Это обстоятельство затягивало начало операции.

У Густава III были и свои планы. Он не собирался становиться во всем послушной игрушкой Парижа. Ему казалось, что две могущественные державы — Россия и Франция — соперничают друг с другом за влияние на Швецию, и в этих условиях у него появился шанс сделать самостоятельный выбор в пользу того союзника, который заплатит больше. Поскольку Россия занята на юге, рассудил король, шведы могут попробовать разделаться со своим старинным врагом — Данией. Шведский штаб подготовил план молниеносной войны против Дании, но для начала следовало заручиться гарантией ненападения со стороны Петербурга[865]. Для этого Густав и звал соседку на новое свидание во Фридрихсгам.

Екатерина согласилась крайне неохотно. Она считала военные лагеря Густава в Финляндии вызовом себе лично. Опытный политик, императрица в конце июня отправилась на рандеву, но только для того, чтобы потянуть время. Осматривая войска у Тавастгуса, король упал с коня и сломал левую руку[866]. В письме Потемкину императрица язвила, что Александр Великий не свалился бы с лошади на виду у своей армии. Гримму она писала, что есть прекрасный способ сделать Густава счастливым — посадить его у зеркала, чтобы он мог постоянно любоваться собой.

Политические предложения соседа Екатерина не приняла всерьез, в то время как сам Густав придавал им большое значение. Он говорил о союзе между Россией и Швецией, ради которого Стокгольм даже готов разорвать альянс с Турцией. Но Екатерина посчитала идеи Густава ловушкой, инспирированной Францией, для того чтобы рассорить Россию с ее старинным партнером на Балтике — Данией. Поэтому она отвечала, что никогда не ведет переговоров с иностранными державами частным образом и направит план Густава на рассмотрение своих министров. Это было все равно что сказать «нет».

Не сумев повлиять на Россию через Швецию, Версаль в 1783 году попытался действовать сам, но тоже потерпел неудачу. 26 июня французский посланник маркиз де Верак зачитал вице-канцлеру графу И. А. Остерману так называемую «Вербальную ноту» своего правительства. Франция выражала недовольство активизацией действий России в Крыму и настаивала на своих «добрых услугах», то есть на посредничестве в урегулировании конфликта. Документ был переслан Потемкину, и тот 16 июля отправил Безбородко «Политические замечания».