Потемкин - Ольга Елисеева

«Французская нота, доказательство их наглости, — писал князь, — тем больше дерзновенная, что они видели во время войны своей с Англией момент, в который во власти ея величества было помощью одной только тамо находившейся эскадры довести их до того, чтобы не нашлись в силах лет сто мешаться в дела чужие. Препятствует ли им Россия удерживать за собой завоевание важнее гораздо Крыма? Они карабкаются все господствовать и вмешиваться в чужие дела, где их не просят… Рассмотрите хорошенько Веракову ноту, вы увидите, как они выдают себя быть арбитром наших дел и будто мы от них зависимы»[867]. После совета с Потемкиным Екатерина санкционировала ответ. Франции напомнили захват ею Корсики в 1768 году и заявили, что намерение России присоединить Крым «никак уже отменено быть не может». Таким образом, дипломатические усилия ни одной из европейских держав воспрепятствовать действиям Петербурга на Юге не смогли.

К середине мая князь совершенно увяз в Херсоне с адмиралтейскими делами и явно не намерен был никуда трогаться, пока не отдаст все необходимые распоряжения. Кроме того, светлейший старался преждевременным введением войск не вызывать в Крыму новых волнений, ведь хан еще не покинул полуостров. «Как хан уедет, то крымские дела скоро кончатся, — писал он Екатерине 16 мая. — Я стараюсь, чтоб они сами попросили подданства. Думаю, что тебе, матушка, то угоднее будет»[868].

Пребывание Шагин-Гирея в Крыму ставило его подданных в двойственное положение. Одно дело искать нового сюзерена, когда прежний владыка покинул собственный народ, и совсем другое — уходить под руку России, когда хан не выехал еще за пределы своих владений. Потемкин понимал колебания татарской знати. Князь предпочитал терпеливо ждать, пока татары сами не подадут просьбу о вступлении в подданство России. Он не ошибся. Русская партия действовала успешно, и вскоре после отречения Шагина обратилась к Екатерине с адресом[869].

Однако на этом борьба не закончилась. Хан очень быстро пожалел об отречении. 23 мая 1783 года обоз с его имуществом, гаремом и свитой тронулся в дорогу к Херсону. Внезапно Шагин изменил маршрут и отправился на Тамань, где кочевали ногайцы. Оттуда он послал в Петербург к Екатерине II одного из приставленных к нему офицеров капитана Тугаринова с письмом. Возможно, хан хотел взять слово обратно и жаловался на давление, оказанное на него во время переговоров. Но «крымская мышеловка» уже захлопнулась. Потемкин приказал задержать курьера, а хану передал, что тот не имеет права пользоваться прикомандированными к нему русскими офицерами[870].

Пребывание Шагин-Гирея на Тамани вызвало самые нежелательные последствия. Началось возмущение ногайских орд, подавленное войсками Суворова. Если в самом Крыму никакого сопротивления русские не встретили, то ногайцы, у которых Шагин когда-то был «сераскиром», проявили неожиданное ожесточение. Часть из их племен решила присягнуть России и тут же подверглась нападениям со стороны закубанских горцев, подстрекаемых Турцией. Турецкие лазутчики распространяли среди кочевников слухи, будто территории ханства поделены между Россией и Портой — первая получила Крым, а ко второй отошли Прикубанье и Тамань[871]. Уже перешедшие на сторону русских ногайские роды волновались, не зная, что их ожидает в будущем.

В этих условиях генерал-поручик Суворов, находившийся с тремя корпусами на Тамани, предложил Потемкину договориться о перекочевке орд на места их старых кочевий в приволжские и уральские степи. Идею поддержали некоторые ногайские мурзы и беи, желавшие избежать войны. В первую очередь предводитель племени джамбулуков Муса-бей, приятель Суворова, как раз и подавший мысль о переезде. Однако были и те, кто воспринимал идею ухода с Тамани в штыки. Например, другой джамбулукский владетель — Тав-Султан, который за подстрекательство соплеменников к вооруженному сопротивлению России был взят под стражу. Зная о подобных настроениях, Потемкин предпочел повременить с перекочевкой и в конце июля послал Суворову приказ отложить дело до будущего года. Считается, что этот приказ опоздал[872].

Суворов торопился завершить переселение раньше, чем среди ногайцев вспыхнут серьезные волнения. 30 июля сторонники Тав-Султана подняли мятеж джамбулуков, уже находившихся на марше. Тысячи кибиток двигались по берегу Ей, переправлялись через реку и поворачивали на восток. Внезапно ногайцы напали на отряды охраны и перебили их, уйти удалось только казакам. Одновременно были вырезаны верные России сторонники перекочевки, тяжело ранен Муса-бей. Ногайцы устремились к югу — на Кубань.

1 августа орда от семи до десяти тысяч кочевников напала на роту Бутырского полка, охранявшую брод в урочище Урай Илгасы. К счастью для бутырцев, у них были орудия, что помогло роте продержаться до прихода остального полка и драгун-владимирцев. Совместными усилиями ногайцы были разгромлены. Во время отступления кочевники убивали пленных, резали скот, не щадили даже своих жен и детей. Русские захватили мятежных мурз, и вот тут-то открылась роль Шагин-Гирея в подстрекательстве ногайцев к сопротивлению.

Выяснилось, что хан вел переговоры с мятежниками о своем возвращении на крымский престол и встречался с депутацией мурз. Потемкин потребовал от Шагина немедленно удалиться с Тамани, но тот тянул время. Даже личное письмо Екатерины не понудило бывшего крымского владыку тронуться с места. Только выслав на Тамань войска во главе с генералами И. А. Игельстромом и А. Б. де Бальменом, Потемкин заставил хана исполнить «высочайшее повеление». Отправляясь в Россию, Шагин бросил гарем и свиту из 2 тысяч человек[873].

Его дальнейшая судьба была печальна. Сначала хана поселили в Воронеже, затем в Калуге, окружив богатством и формальными почестями. Занятая делами с Крымом и Турцией, русская сторона вовсе не спешила исполнять обещание о престоле в Персии. Шагин пытался напомнить о себе, послав в Петербург А. А. Безбородко дорогой перстень в подарок. Екатерина посчитала такой поступок неуместным и приказала вернуть перстень, сделав хану внушение, чтобы он более не пытался подкупать русских министров. Бывшему владыке пришлось извиняться и оправдываться[874]. Поведение Шагина на Тамани не изобличало в нем надежного человека, и за ним негласно присматривали.

Ему казалось, что если он переберется в Турцию, то там как потомок Гиреев будет пользоваться большей свободой и почетом. Разрешение выехать в Порту Шагин-Гирей получил от императрицы еще в 1784 году. Однако турецкая сторона вовсе не готова была принять опасного гостя: сам факт его появления мог вызвать волнения «черни», некстати напоминая ей о потере Крыма. Лишь в январе 1787 года визирь направил Шагану разрешение султана на въезд. Тогда же русский посол в Константинополе Я. И. Булгаков писал, что хан «тысячу раз еще раскается о сей глупости»[875]. Раскаяться Шагин не успел, вскоре после приезда он был задушен по повелению султана на острове Родос.