Путешествие на край ночи - Луи Селин

Они пользовались тем, что нам нельзя было двигаться. Одна Мадлон, ничего не боясь, отчехвостила их в ответ со всеми красотами южного акцента. Слышно ее было далеко. Залп получился увесистый.

Вспышка магния. Все мигают. Каждому по фотографии. На карточке мы еще уродливей, чем в жизни. Дождь просачивается через брезент. Ноги у нас подгибаются от усталости и отчаянно мерзнут. Пока мы позировали, ветер подобрался к нам снизу. Всюду щели, пальто вроде как и нет.

Приходится опять шататься между балаганов. Я не решаюсь предложить вернуться в Виньи. Еще слишком рано. Сентиментальный орган карусели, пользуясь тем, что мы и так уже дрожим, бьет нам по нервам, и нас трясет еще пуще. Инструмент как бы потешается над всеобщим крахом. Призывая к бегству, он воет своими серебристыми трубами, и мелодия затихает в ночи, на вонючих улицах, сбегающих вниз с высот.

Маленькие няньки-бретонки кашляют сильнее, чем в прошлую зиму, когда они только-только явились в Париж. Ляжками в сине-зеленых пятнах они расцвечивают, как могут, сбрую деревянных лошадок. За угощение их платят парни из Оверни, осторожные кандидаты на разные должности, которые балуются с ними исключительно через гондоны, это всем известно. Второй встречи с этими девчонками никто из них не ждет. Вот няньки и вертятся на лошадках, ожидая любви под грязный мелодический грохот. На сердце у них тоскливо, но они, невзирая на шесть градусов ниже нуля, показывают, что сейчас у них радостный момент, момент, когда они готовы отдать свою молодость окончательно избранному возлюбленному, который, уже побежденный, прячется где-то в толпе продрогших мудаков. Он еще не отваживается на любовь. Однако все произойдет как в кино: счастье обязательно свалится. Пусть только этот хозяйский сынок прообожает вас всего один вечер, и больше он уже не расстанется с вами. Увидит — и этого достаточно. К тому же он добрый, красивый, богатый.

В соседнем киоске у метро торговка, не задумываясь о завтрашнем дне, расчесывает ногтями застарелый гноящийся конъюнктивит. Это же удовольствие, незаметное и даровое. Вот уже шесть лет, как глаз у нее болит и чешется все сильнее.

Группа гуляющих, сбитая в кучку собачьей холодиной, давится так, что только масло не капает, вокруг лотереи, но никак к ней не протиснется. Чужие зады обогревают людей, как жаровни. Все быстро переминаются с ноги на ногу и подпрыгивают, чтобы согреться, пихаясь со стоящими впереди.

В тени писсуара паренек явно безработного вида торгуется с провинциальной четой, краснеющей от волнения. Шпик из отдела охраны нравственности уже засек сделку, но для него суть не в ней: сейчас он нацелен на выход из кафе «Голь». Вот уже целую неделю он следит за этим кафе. То, что его интересует, может происходить либо в табачной лавчонке, либо в подсобке у соседнего букиниста-порнографа. Во всяком случае, сигналы поступают уже давно: один из двоих приводит малолеток, которые для виду торгуют цветами. Анонимки тоже поступают. Торговец каштанами на углу — и он имеет навар. А как иначе! Все, что творится на тротуаре, — предмет попечений полиции.

Рядом разносятся оглушительные пулеметные очереди, но это всего-навсего мотоцикл-развалюха. Говорят, его хочет толкнуть какой-то тип в розыске, но это не проверено. Во всяком случае, машина уже дважды заваливала палатку: раз на ярмарке здесь, раз — в Тулузе, еще два года назад. Скорей бы уж была хана этой таратайке! Пусть хозяин свернет себе шею или сломает хребет, но его больше не будет слышно! От такого грохота взбеситься можно. Кстати, трамвай, даром что у него звонок, меньше чем за месяц прямо у бараков задавил двух стариков из Бисетра. Автобус, напротив, ведет себя степенно и, соблюдая все предосторожности, старательно отдуваясь, подвозит чуть ли не шагом к площади Пигаль трех-четырех человек, выходящих из машины благопристойно и медленно, как мальчики из церковного хора.

От лотков к толпе, от карусели к лотерее мы шлялись так долго, что вышли на самый край гулянья, к большому темному полю, куда ходят отливать целыми семьями… Кругом! На обратном пути мы взяли каштанов для возбуждения жажды. Десны у нас заныли, а пить так и не захотелось. А тут еще в каштанах обнаружился премиленький червячок. Как нарочно, попался он Мадлон. С этой минуты все у нас пошло наперекосяк; до тех пор она сдерживалась, но червяк окончательно ее взбесил.

А тут еще, когда Мадлон отошла к краю тротуара, чтобы выплюнуть червяка, Леон вроде бы сказал ей, чтобы она этого не делала; не знаю, что ему взбрело, только эта ее манера отплевываться вдруг ему не понравилась. Он ее по-дурацки спросил, не семечко ли ей попалось. Не надо было задавать такой вопрос… А потом в их спор вмешалась Софья: она, видите ли, не понимает, из-за чего они ссорятся. Ей хочется знать.

То, что Софья, посторонний человек, перебивает их, раздражает обоих еще больше. Тут в нашу компанию вклинивается кучка каких-то подонков и разъединяет нас. Это молодые люди, пробующие, в сущности, подцепить подружек гримасничаньем, скверными стишками и притворными испуганными криками. Когда мы опять сошлись вместе, Мадлон с Робинзоном все еще доругивались.

«Ну, кажется, пора домой, — решаю я. — Если дать им побыть вместе еще несколько минут, они закатят скандал прямо тут, на гулянье. На сегодня хватит».

Надо прямо признать, полная неудача.

— Поехали домой? — предлагаю я Робинзону.

Он удивленно смотрит на меня. Почему? Решение кажется мне самым разумным и правильным.

— Вы что, еще не нагулялись? — добавляю я.

Робинзон знаком дает мне понять, что сперва лучше спросить Мадлон. Я — не против, хотя и нахожу, что это не очень остроумно.

— Да мы же заберем Мадлон с собой, — говорю я наконец.

— Заберем? Куда ты хочешь ее забрать?

— В Виньи, понятно, — отвечаю я.

Это промах. Еще один. Но не отступаться же: сказанного — не воротишь.

— У нас в Виньи найдется для нее свободная комната, — поясняю я. — Чего-чего, а комнат у нас хватает. Перед сном вместе поужинаем. Все-таки веселей, чем здесь. Словом, устроимся.

Мадлон не отвечала на мои предложения. Даже смотрела в сторону, когда я говорил, но не пропускала ни единого слова. Сказанного не воротишь.

Когда я чуточку отстал от других, она по-тихому подошла ко мне и спросила, уж не вздумал ли я сыграть с ней шутку, приглашая ее в Виньи. Я промолчал. Не рассуждать же с такой ревнивицей, как она, — это станет лишь предлогом для новых бесконечных препирательств. И потом, я не знал толком, кого и к кому она, в сущности, ревнует. Чувства, проистекающие из ревности, часто трудно определить. Думаю, что, как все, она ревновала всех ко всем.

Софья не знала больше, как себя вести, но по-прежнему старалась держаться любезно. Она даже взяла Мадлон под руку, но Мадлон была слишком взбешена и довольна, что у нее есть повод беситься, а потому не дала запудрить себе мозги любезностями. Мы с трудом протиснулись сквозь толпу к трамваю на площади Клиши. Мы уже собирались сесть в него, когда над площадью лопнула туча и водопадом хлынул дождь.

В одно мгновение все машины были взяты с бою.

— Ты опять решил осрамить меня на людях, Леон? — слышу я, как Мадлон сдавленным голосом спрашивает Робинзона. Дело плохо! — Я тебе надоела? Да скажи наконец! Ну, скажи! — снова заводится она. — Ну? А ведь ты меня не часто видишь. Но тебе приятней с ними обоими. Ручаюсь, когда меня нет, вы спите втроем. Ну, скажи, что тебе лучше с ними, чем со мной. Я хочу сама это услышать.

Тут она смолкла, вздернула нос, и плаксивая гримаса потянула ей губы вверх. Мы ждали на тротуаре.

— Ты же видишь, как обращаются со мной твои друзья. Говори, Леон! — ныла она.

Надо отдать Леону должное: он не возражал, не подзуживал ее, а только смотрел в сторону — на фасады, бульвар, машины.

А ведь Робинзон был вспыльчив. Видя, что такие угрозы на него не действуют, Мадлон зашла с другого боку, выжидая, не удастся ли взять его на нежность.

— А ведь я люблю тебя, Леон, очень люблю. Ты хоть понимаешь, что я ради тебя сделала? Может, не надо мне было сегодня приходить? Может, ты все-таки хоть немного любишь меня, Леон? Это же невозможно, чтобы ты меня совсем не любил. У тебя же есть сердце, хоть немножечко да есть. Почему же ты презираешь мою любовь? Нам ведь так хорошо вместе мечталось! Как ты жесток со мной! Ты растоптал мою мечту, Леон, осквернил ее. Можешь считать, что разрушил мой идеал! Тебе что, хочется, чтобы я разуверилась в любви? А теперь тебе еще надо, чтобы я навсегда ушла. Тебе этого надо, да? — допрашивала она, пока дождь лил сквозь навес кафе.

Все это происходило в уличной давке. Решительно, Мадлон была именно такая, как Робинзон меня предупреждал. Насчет подлинного ее характера он ничего не выдумал. Я не мог даже предположить, что дело так быстро дойдет до подобной интенсивности чувств, но это было именно так.