История жизни, история души. Том 2 - Ариадна Эфрон

Только теперь, только задним числом, книга судеб разворачивается перед нами, расшифровывается нами, наполняя нас поздней жалостью, поздним пониманием, запоздалой любовью и невыразимым чувством невозможности исправить что-то, уже в этой книге начертанное, и - хотя бы предостеречь... от уже свершившегося! Впрочем, всё это старо как мир, старо, как мы сами, и потому - вечно, и, потому же — первозданно! Лариса1 Ваша ещё мне не звонила, позвонит и зайдёт - буду рада, нет - не удивлюсь, ибо «нынешнее поколение» больше обещает, и меньше исполняет, чем наше. До поры, до времени! Итак — Вы потеряли Марию Игнатьевну2 (я её не

знала, но о ней — знаю!) а я потеряла А.З. Тур-жанскую - (Вы были у неё в Медоне) - крестную нашего Мура - угас этот лучик материнской любви, человеческой мудрости, доброты - причём таких простых и естественных, каких природа больше не выпускает в наш синтетический век! Доброта была её талантом.

Редкий во все времена талант! Но всё это -слова. Такие стёртые и ничего уже не выражающие. Что они по сравнению с чувством сиротства, настигающего нас в любом нашем возрасте - и в любой ипостаси!

И хотя и не полагается в таком соседстве говорить, и - ещё и кошка умерла, моя любимая, голубенькая, старая, кроткая, умная кошка, верный друг, столько умевшая сказать без этих самых слов!

Что делать! Поплелась я дальше по своей дорожке! - Вот и Новый год на носу... Что-то он принесёт? Что - отнимет? Пусть в его 365 чемоданах будут и радости, милая моя Саломея.

Обнимаю Вас сердечно. Пишите, ради Бога!

Ваша Аля

'Лариса Николаевна Васильева - писательница, автор книги «Альбион и тайна времени» (М., 1978), в которой немало страниц посвящено изложению бесед с С.Н. Андрониковой-Гальперн.

2Мария Игнатьевна Будберг (урожд, Закревская, по первому мужу Бенкендорф; 1892-1974). В 1920-1933 гг. была личным секретарем А.М. Горького. В 1933-1946 гг. подруга Г. Уэллса. В некрологе лондонской газеты «Таймс» сказано о М.И, Будберг как о «женщине, пользовавшейся репутацией одного из самых блестящих, одного из самых умных, талантливых людей своего времени».

Я.В. Капель

26 декабря 1974

Милая моя Дина, вот и ещё один Новый год на пороге - всегда в это время оборачиваешься к тому, нашему с тобой, удивительному по обстоятельствам (которым теперь собственно память не хочет верить!) и по душевной нашей с тобой близости — новогоднему Сочельнику1; и звон курантов с кремлёвской башни (до сих пор до меня доносится); и полная грудь веры, надежды, любви — несмотря ни на что, поверх всего. Ты глубоко во мне живёшь, хоть, верно, и не дога-

дываешься об этом, да и трудно догадаться; но это так, и теперь уже можно сказать «навсегда», потому что мы действительно знаем цену всем «всегда», всем «никогда», измерив высоту вершин и глубину бездн. Что принесёт этот новый год — увидим; но лишь бы ничего не унёс из того, что у нас уже (ещё) есть... Обнимаю вас обоих2, желаю вам и вашим близким всего радостного и светлого.

Твоя Аля

Ада поздравляет и шлёт добрые пожелания.

1 Вместе с Н.В. Канель А.С. встречала 1940 год во внутренней тюрьме на Лубянке.

2 Н.В. Канель и ее мужа А.В. Сломянского.

В.Н. Орлову

28 декабря 1974

Итак, ещё с одним новёхоньким, милый Владимир Николаевич! Что он принесёт в своих 365 чемоданах, по выражению Неруды, — увидим; дай Бог, чтобы нам хватило сил на их содержимое! а то было пуп надорвали, таскаючи прошлогодние сувениры. Что творится, что вытворяется с Вашей книгой — непонятно; вернее всего — какое-то местное недоброжелательство, замаскированное, как «в проклятые времена царизма», под «высшие сферы». Ваша гослитовская редакторша больна, и там, на месте, никто ничего не знает о том, какие тучи сгустились, откуда и куда ветер дует, какая сводка погоды на завтра и кому она, такая погода, нужна. Моя «Звезда» тоже чегой-то выкамаривает и туманы мои растуманы подпущает; недавнее письмецо Кудровой, в общем-то доброжелательное (почему бы нет?), полно недомолвок, недоумений и полупоклонов в сторону долгого ящика; Холопов, столяр, мастерящий оные, как всегда «в нетях»: то в Болгарии, то ещё где-то, то в юбилейном состоянии, то в санатории; всё это, конечно, «со слов» и для ослов. Но м. б. когда-нб. в каком-нб. номере и вынырнет мой материал; мне до него мало дела, совершенно искренне. Но кому-то (читающему) он нужен, п. ч. - о М<арине> Ц<ветаевой>. Впрочем, и о С<ергее> Э<фроне> тоже; м. б. в этом и запинка, как Вы говорите. Доколе, доколе запинки? — Материал о Муре, уже подписанный в мартовский номер «Юности» зам<естителем> редактора, в последнюю минуту зарезан Полевым132, почему - не знаю, не знает и автор. Я «почему-то» ужасно огорчилась. Жаль до настоящих слёз стало мальчика, неизвестного солдатика, маминого Мура, было ожившего, было приблизившегося к своим нынешним сверстникам. А Полевой <...> впихнул обратно; в многотерпеливую и многоприемлющую российскую землю.

Вот такие новогодние иеремиады.

Ещё кошка моя умерла — кошка моя голубенькая; 15 лет мы с ней дружили — весь её кошачий век.

Но — хватит про дёготь; на пороге Нового года понадеемся и на мёд. Всего, всего вам обоим, и иже с вами, и Машеньке особливо, доброго, радостного, удачливого! Обнимаю вас сердечно. Пусть всё будет хорошо.

ВашаАЭ 132

В. Н. Орлову

14 июня 1975

Милый друг Владимир Николаевич, хорошо было получить Ваше письмо после столь продолжительного и столь для нас изнурительного антракта неподъёмной зимы, всесторонне, оптом и в розницу неподъёмной и невылазной. «Бывали хуже времена...»132 — сказал поэт. Да, но «бывали» и силы для их преодоления, для сопротивления им. Да и сам рельеф жизни был — или казался — более вершинным и глубинным что ли, менее вязким, топким, неверным, недостоверным и чёрт его знает каким ещё. Хотя нет, нет! упаси нас, Боже, от минувших вершин и бездн! Ибо укатали Сивку именно крутые горки. И вообще всё это вместе взятое старо как мир, и не только старо, но, по-видимому, и вечно, куда вечнее нас, от чего не легче.

По правде сказать, огорчает меня всерьёз то, что Е<лена> В<ла-димировна> не с Вами, что Вы выбираетесь «на зелень» один - со своими мыслями и рукописями, а в таком случае, после такой зимы — мысли бывают сильнее нас, а рукописи - слабее. Это я, впрочем, по своему болевому опыту сужу, у Вас, дай Бог, всё иначе, и м. б. Вы, как и Е.В., обладаете счастливой способностью встряхиваться от кончика носа до кончика хвоста и всё начинать сначала! У меня же в последнее время то хвост вязнет, то нос, то оба вместе, и никак-никак не встряхнёшься и не стряхнёшь с себя это самое нечто, что жить не даёт <...>

Сердчишко моё не очень пока что восстанавливается здесь, болит от малейшего движения — передвижения (весь май маялась стенокардией) - но всё же, кажется мне, покрепчало по сравнению с Москвой; м. б. и наладится в какой-то мере. Ни за какую работу ещё не принималась, не считая элементарной хозяйственной (...счётом

ложек Создателю не воздашь!2); захватила сюда с собой одну из маминых сложных тетрадей, к<ото>рую мечтаю прокомментировать и из к<отор>ой мечтаю сделать все необходимые выписки до и для сдачи её в ЦГАЛИ. Одолею её (ежели) - то и слава Богу. О продолжении так называемых «воспоминаний» и не думается пока, настолько сделанное до сих пор несовершенно, и необъёмно, и искажено самоцензурой - аж противно. Дожили до времени, когда распроклятые «журнальные варианты» кажутся даром свыше и великой удачей, когда они (с купюрами к тому же!) куце опубликованы, набранные петитом. Сама жизнь наша - «журнальный вариант», могший и долженствовавший быть настоящей книгой... На этом мажорном аккорде покидаю Вас в ожидании встречных вестей - и пусть они будут хорошими - дай Бог! Обнимаю сердечно Вас и милую далёкую спутницу Вашу!

Ваша А.Э.

' Строка из поэмы Н.А. Некрасова «Современники» (гл, «Юбиляры и триумфаторы») .

2 Строка из 2-го стих, цикла «Стол» М. Цветаевой «Тридцатая годовщина...» (II, 311).

Л. Г. Батъ

27 июня 1975

Милая Лидуша, если бы ты была способна на это, то поминала бы словом не тихим и не добрым, за то, что уехала, можно сказать, не попрощавшись, а приехав сюда, больше месяца не подавала голоса. Но всё это не от свинства и не от хамства: уехала я совсем больная, уповая на то, что тарусский кислород быстро «поправит» меня; но не тут-то было, увы. Помимо и сверх обычных хвороб объявилась ещё и болевая точка в позвоночнике между лопатками — источник бесконечных — болевых же — приступов, по 5—6 в ночь. А днём и считать их некогда, ибо редки промежутки между ними. М. б. какие-то нервы ущемились между позвонками, м. б. какие-то соли, не там отложились, не на то давят, как бы то ни было эффект грандиозный, с резонансом в обе руки, в плечи, словно все они состоят из обнажённых нервов; и сердце попутно взбаливает и почти вслух вскрикивает. Никакие порошки, пилюли и прочие микстуры не помогают, остаётся уповать на древнего Бога, но и до него не докличешься, ибо есть у него дела поважнее... Вот так и живу под этим синим небом, в этих калужских тропиках (жара стоит звенящая), почти не высовываю носа