Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка - Курт Давид

Как она и ожидала, Тенгери от души рассмеялся. Тоску и тревогу словно ветром из юрты выдуло!

Вот так они и провели свою первую ночь в собственной юрте, и хотя грустить никому из них не хотелось, каждый легко угадывал мысли другого. Они видели перед собой степь, реки, леса и дальние страны, о которых им ничего, кроме того, что и над ними простирается бездонное небо, не было известно. У них и названий-то пока не было. Где они, эти страны — на юге, на севере, на востоке или на западе? И как они уйдут — во время военного похода или с караваном? Никто из них не загадывал этой ночью, как и когда они убегут и куда их занесет судьба.

На другой день они узнали, что Герел домой не вернулась. Люди рассказывали, будто она выцарапала этому Чиму глаза, за что ее убили на месте. Но в точности никто ничего о ней не знал. Не знал тогда, не узнал и позже. И никто ее с тех пор не видел. Между прочим, этого Чима — тоже!

Глава 15

КАРАВАН И ТЕНЬ АЛЛАХА

В последующие дни ничего особенного не происходило: ни караваны в дальние страны не снаряжались, ни новых военных походов как будто не предвиделось. А тем не менее до войны было уже рукой подать. Однако этого пока никто не знал. Даже сам Чингисхан, а он-то всегда чуял, когда бывший друг задумывал ему изменить.

Властитель сидел в своей дворцовой юрте, и подле него никого, кроме его врача-китайца, не было. Те, кому хан велел оставить его юрту, знали, чем он будет заниматься, хотя он и принимал все меры, чтобы они ни о чем не догадались. С того дня, когда он во время охоты упал с лошади, хан ежедневно опускал свои ступни в деревянный бочонок с горячей водой и лекарственными травами. Так ему посоветовал ученый-китаец. Вечером, когда начинало темнеть, он выезжал со своими приближенными в степь, всякий раз стараясь пробыть там подольше, чем накануне. С лошади он не падал с тех пор ни разу. Чингисхан нахваливал китайца, воздавая должное его познаниям, исполнял все его пожелания и называл другом.

— Что подумали бы обо мне мои враги, — говорил с улыбкой Чингисхан, — если бы узнали, что я, один из величайших властителей в мире, опускаю мои усталые ноги в бочонок с горячей водой?

Хитроумный китаец уверял его, что враги всегда найдут чем его уязвить, будет ли он опускать ноги в горячую воду или нет.

— Гораздо важнее узнать, что говорят по этому поводу те из ваших друзей, которым вы велите оставить вашу дворцовую юрту! — говорил он.

— Они ни о чем не догадываются!

— Тогда вы — единственный человек, который не знает, что они давно обо всем догадались, мой хан.

— Вот как? — Хан вынул ноги из бочонка. — Что ж, пусть себе знают, — равнодушно проговорил он. — Чего бы я не вынес, так это их сочувственных взглядов! Будут они мне повиноваться, как прежде, увидев меня в таком положении? Способен ты, друг, представить себе бога, засунувшего голые ноги в бочонок с горячей водой? Молился бы ты такому богу? И болеют ли вообще боги? А разве я не бог?

Китаец вытер досуха ноги властителя и обмотал их большим куском мягкой белой ткани.

Снаружи один из стражников доложил, что прибыл гонец со срочным донесением для хана.

— Пусть подождет! — сказал властитель ученому-китайцу. А тот в свою очередь прокричал этот приказ стоявшему у входа в дворцовую юрту телохранителю.

И там сразу все стихло. Хан продолжил свою мысль:

— Нет-нет, друг мой! Стоит хотя бы нескольким из них увидеть меня задравшим халат и с голыми ногами в воде, и о поклонении мне как земному божеству можно забыть навсегда.

— Но ведь это для них не тайна, — продолжал упорствовать китаец.

— Догадываться и видеть собственными глазами — разные вещи! Многие способны поверить лишь после того, как сами убедятся в том, о чем они до тех пор лишь догадывались, мой друг.

Целитель из империи Хин с улыбкой кивнул. Ему, наверное, было совершенно безразлично, принимают ли подданные этого властителя кочевников за бога или нет, но то, что Чингисхан сам себя считает божеством, его умиляло.

— Вам пора отдохнуть, — строго проговорил он, после чего властитель послушно прилег и укрылся.

Снаружи снова послышался голос стражника: у гонца, мол, действительно очень важные новости.

— Спроси, — повелел хан ученому-китайцу, — не надвигается ли на нас враг?

Целитель приблизился к выходу, откинул синий полог и обменялся со стражником несколькими словами. После чего вернулся к Чингисхану и передал ему, что опасаться нападения неприятеля пока не приходится; однако, как утверждает гонец, весть он принес безрадостную.

— Я — раб! — сказал вошедший.

— И что? Может быть, рассчитываешь выйти из дворцовой юрты свободным?

— Не потому я здесь, властитель: я пришел, чтобы сказать тебе, что был четыреста пятидесятым человеком из того торгового каравана, который ты в начале этого лета отправил в Хорезм, где мы, как и много лет подряд, должны были поменять шкуры белых верблюдов, красную кожу, соболиные и горностаевые меха на те товары, что ты пожелал.

— Да, таково было мое желание, раб!

В дворцовую юрту зашли Джучи и Джебе и приблизились к хану.

— Продолжай, раб!

Невысокого человека в порванной одежде начала бить дрожь, ведь все собравшиеся в юрте не сводили с него глаз. Ему, конечно, никогда прежде не доводилось видеть хана вблизи. И кроме того, он был совсем без сил после долгого пути и всего того, что пережил.

— Я четыреста пятидесятый человек… — снова выдавил он из себя, но Чингисхан перебил его:

— Это мы уже слышали, раб! — Хан проговорил это милостиво и даже удостоил его улыбки.

— Да, — пробормотал раб, — но остальные четыреста сорок девять человек убиты.

— Убиты?

— Да, убиты. Я последний из четырехсот пятидесяти, — повторил гонец. — Мне подарили жизнь, чтобы я, четыреста пятидесятый, донес до вашего слуха, что остальных убили. Да, так мне было приказано.

Гонец пошатнулся, потом его затрясло, и он повалился на ковер. По знаку хана к нему подбежало несколько слуг и рабов. Они растерли его лицо пахучей жидкостью, а потом влили в рот настой, который им дал китайский целитель. Когда гонец открыл глаза, перед ним стоял хан, который и сказал ему:

— Радуйся: с сегодняшнего дня ты больше не раб.

Маленький человечек улыбнулся, и тогда Чингисхан спросил, видят ли теперь его глаза и слышат ли уши.

Гонец слабо кивнул.

— Подложите ему шелковые подушки, чтобы его измученное тело отдохнуло.

Слуги донельзя удивились, но, конечно, повиновались. Вот и вышло так, что маленький человечек, считанные минуты назад еще раб, сел в своих лохмотьях на шелковые подушки и начал свой рассказ с того, как наместник пограничной крепости Отрар набросился на монголов с обвинениями, что они все, дескать, лазутчики и наемные убийцы.

— Он разграбил весь наш караван. А потом заставил нас всех встать на базарной площади на колени лицом к стене. Потом откуда ни возьмись набежала тьма хорезмских воинов и всем, кроме меня, отрубили головы. А меня, ничтожнейшего раба, оставили в живых, чтобы я принес тебе весть об этом избиении твоих верных слуг.

— Имя наместника Отрара знаешь?

— Да, его зовут Гаир, мой хан.

— Гаир, — повторил Чингисхан, взглянув на Джебе и Джучи. — Гаир — это еще не Мухаммед! Самоуправство наместника Отрара приведет Мухаммеда в бешенство, и он выдаст мне этого негодяя! Или ты считаешь, что этот Гаир действовал по повелению Мухаммеда?

— Об этом мне ничего не известно.

— Нет, этого не может быть, — сохраняя полное спокойствие, проговорил хан. Он даже не распалился. — Как повелитель Запада, имя которому Мухаммед и который сам себя называет тенью Аллаха, предстанет перед своим богом, став подлым убийцей беззащитных?

— Может быть, всему виной корыстолюбие наместника? — осторожно предположил Джебе.

— Так ли это? — спросил Чингисхан.

— И это мне неизвестно, — ответил сидевший на шелковых подушках маленький человечек.

Можно было подумать, что с того момента, как ему подложили эти подушки, робость в присутствии хана оставила его.

— Ты мне больше не нужен, — сказал Чингисхан. — Но как только этого Гаира приволокут в нашу орду, я пошлю за тобой. По моему приказу ты отомстишь ему за гибель четырехсот сорока девяти человек. Я сам буду присутствовать и наблюдать вместе со всеми, как ты вольешь в глотку человека, убившего столько людей из нашего каравана, расплавленное серебро.

Лицо маленького человечка расплылось в детской улыбке, когда он ответил:

— О да, мой хан, расплавленное серебро!

И, быстро вскочив на ноги, он бросил восторженный взгляд на Чингисхана. Только после того, как слуги сделали ему знак следовать за ними, он пошел по направлению к синему пологу.