Ошибка сыщика Дюпена. Том 2 - Роман Белоусов

Мать, убедившись, что Гюставу это путешествие необходимо, дала на него согласие. Перед отъездом он отвез госпожу Флобер в Ножан-сюр-Сен к родным ее покойного мужа.

И вот 29 октября Флобер трогается в путь. Позади осталось шумное застолье прощального обеда для друзей в ресторане «Провинциальные братья», восхитительная Виардо, которую они успели услышать на сцене оперы в «Пророке» Мейербера, прощание с Луизой Ко-ле…

В середине ноября они высадились в Александрии. Затем совершили поездку в Каир, осмотрели его окрестности, мечети эпохи крестовых походов и, конечно, знаменитые пирамиды. Побывали внутри этих гробниц-гигантов. Но еще большее впечатление произвел Сфинкс, находящийся у подножия пирамид и как будто их охраняющий.

Подле него Флобер испытал головокружение, а Дю-кан был бледнее бумаги. «Дьявольски странное и малопонятное создание». Не выдержав, они бешено поскакали прочь, когда оглядывались, им казалось, что Сфинкс рос, подымался из земли. Наконец, отъехав порядочно, они остановили запыхавшихся коней. «Потом ярость вновь нами овладела, и почти с той же быстротой мы опять помчались между малых пирамид, рассеянных у подножия больших».

Возбужденные и уставшие, они вернулись в отель «Нил». Остаток вечера провели за столом в компании хозяина отеля, бывшего парижского актера Эрнеста Буварэ, довольно милого, но недалекого. На следующее утро путешественники двинулись дальше, на юг. Они плыли по великой реке, и залитая туманом нильская долина казалась морем, белым, недвижным, а пустыня за нею с ее песчаными горками — точно океан, каждая волна которого превращена в камень. Когда туман рассеялся, вдали за нильскими лугами все еще маячили белые минареты Каира. Когда и они исчезли, появились горы цвета индиго, вверху голубые, внизу темно-серые, с продольными, винного цвета полосами долин. Пальмы были черны, как чернила, небо алело, а Нил казался озером расплавленной стали, испещренным белыми парусами. И среди них, плавно скользя по воде, плыло их небольшое суденышко. Его капитан, молчаливый Ибрагим, держал курс к Нижней Нубии, где в полутора тысячах километров от Хартума грохотали нильские пороги.

… Неистово бурлит поток под яростным нубийским солнцем. Грохочет и пенится вода, разбиваясь о черные гранитные скалы. Брызги, словно дождь, хлещут по лицам ошеломленных этой буйной красотой путешественников. Завороженный Флобер любуется величественным зрелищем. И вдруг кричит, стараясь голосом перекрыть шум воды: «Эврика! Эврика!»

Не разобрав слов, Дюкан бросается к нему: не случилось ли чего-нибудь? Убедившись, что ничего не произошло, он выговаривает другу:

— Ты свихнулся? Что на тебя нашло?

— Я назову ее Эммой. Эммой Бовари, — улыбаясь, отвечает Флобер.

— Почему не Буварэ? — с раздражением спрашивает Дюкан, этот «интимный враг», как позже назовет своего спутника Флобер.

— Вот именно. А потому, что гостеприимный хозяин отеля «Нил», почтенный господин Буварэ только что превратился в господина Бовари.

Так на двадцать четвертой параллели неверная и романтическая супруга врача из Ри обрела свое «гражданское» состояние.

Максим Дюкан вспоминает: за месяц до того, как они достигли второго нильского порога, в каирском отеле «Нил» Флобер обратил его внимание на стены коридора, сплошь украшенные карикатурами художника Гаварии, вырезанными из журнала «Шаривари». На одной из них была изображена группа мальчишек во дворе школы, на которых были надеты странные шапки яйцевидной формы с тремя круглыми валиками и ромбами из бархата и кроличьего меха, разделенные красной лентой… Флобер, заинтересовавшись необычным головным убором, мысленно водрузил его на голову хозяина отеля Эрнеста Буварэ. Этого оказалось достаточно, чтобы позже тот превратился в Бовари. (Спустя четверть века имя Буварэ снова будет использовано Флобером в романе о двух чудаковатых буржуа.)

Уезжая на Восток, Флобер захватил злополучную рукопись «Искушение святого Антония». Однако она так и осталась лежать на дне чемодана. Мысли его были заняты другим. В голове начинали жить образы нового романа. Под небом Востока Флобер вспоминает Нормандию, жителей ее городков, среди которых день за днем все явственнее вырисовываются два образа— господина и госпожи Бовари. Во время путешествия Флобер много размышляет о будущем романе. Его уже не гнетет мысль, что он будет писать, когда вернется домой. Из Константинополя он сообщает Буйле: «С античностью все покончено, со средневековьем покончено также. Остается современность».

Когда в начале июля 1851 года, исколесив земли древних цивилизаций, Флобер и Дюкан вернулись домой, замысел будущего романа вчерне был почти готов. Позже так и скажут, что вместе с восточными сувенирами Флобер привез из путешествия «Госпожу Бовари».

В Круасе за это время ничего не изменилось. Так же отчужденно от мира текла жизнь обитателей дома. Старый садовник молча поливал цветы в саду. Кроме почтальона, редко кто посещал семейство Флоберов. Только Луи Буйле регулярно приезжал по субботам. Зато все заметили, что хозяин, вернувшись, сильно переменился.

В самом деле, за время путешествия Флобер заметно изменился. Волосы еще больше поредели, лицо осунулось и сделалось кирпичным от загара, а брови рыжими, как у бывалого матроса. «Где ты, обильная шевелюра моих восемнадцати лет, ниспадавшая на плечи, полные надежд и честолюбия». Заметили в нем и другое— он был в прекрасном настроении. Шумно рассказывал о путешествии, охотно делился впечатлениями, с гордостью показывал маленьких засушенных кайманов, кувшин с мумией священного ибиса, набедренный пояс негритянки-рабыни. Но главная причина его хорошего настроения состояла в том, что его воображение было всецело поглощено будущим романом.

Спустя четыре месяца после возвращения Флобер напишет Луизе Коле в письме от 20 сентября: «Вчера вечером начал писать свой роман».

Впереди — долгие пять лет напряженного, изнуряющего труда.

Пробило три часа. Скоро утро. Камин погас. Мерцает свет настольной лампы. Речная прохлада проникает в кабинет. Из окна видно, как под лунным светом серебрится вода в Сене и проплывают силуэты кораблей. Иногда с реки доносятся удары колокола гаврского пакетбота, слышатся голоса матросов: «Держи на окно господина Флобера». Все знают, что в окне этого дома по ночам всегда горит свет — на него и ориентируются речники. И не было случая, чтобы свет в окне не зажегся бы в урочный час или погас до времени.

Как каторжник, прикованный к галере, Флобер проводил жизнь за письменным столом. Литературный труд и доставлял ему огромное наслаждение, и приносил неимоверные муки.