Рикэм-бо «Стерегущий берег» (СИ) - Кротков Антон Павлович

— Ты рад? — спросила сидящая рядом Клео. Они ехали в машине.

— Я постоянно думал о тебе с того момента, как случайно увидел на улице, — ответил Игорь, не отрывая глаз от дороги.

На самом деле Исмаилов чувствовал разочарование и досаду на самого себя. Всё было не так, как он себе рисовал. Вместо долгожданного счастья внутри зияла пустота. Впрочем, такое с ним случалось. Напоминало это анестезию в кабинете стоматолога, когда после укола немеет десна. Только тут сковывало льдом душу, и ты становился бесчувственным истуканом. Началось это на войне, в плену…

Конечно, Игорь тяготился своим безразличием, ведь у них когда-то была настоящая любовь. Марини спасла ему жизнь. Но благодарность это одно, а вот как заставить себя полюбить снова?! Клео, которую он любил, о которой мечтал, осталась в прошлом. Видимо, всё-таки невозможно дважды войти в одну и ту же реку. Хотя внешне она почти не изменилась, но магия, излучаемая ею, улетучилась. И глаза… Когда-то у неё были потрясающие глаза — то голубые с металлическим отливом, то абсолютно прозрачные. Ах, эти глаза! Именно в них он вначале влюбился. Теперь они потухли, будто выцвели. Чувствовался внутренний надлом — в душе её царил полный раскардаш. Это была совсем другая женщина, — не та, о которой он грезил наяву.

Они беседовали, как хорошие друзья, но прежние искры между ними не проскакивали. На самом деле разговор шёл натужный и фальшивый — во всяком случае, так он его воспринимал. «Вот ведь как бывает, — грустно размышлял мужчина. — Выпросишь у судьбы потерянного человека и понимаешь, что зря: внутри всё перегорело. Пять лет — серьёзный срок, и наивно было надеяться, что оба останемся прежними».

Клео осторожно взяла его руку и слегка пожала:

— Все будет хорошо. Теперь, когда мы вместе, я в этом уверена.

Она немного отстранилась и спросила заинтригованно:

— А кстати, как ты меня нашёл?

Игорь пожал плечами:

— Я же обещал найти тебя при расставании. Может, лишь благодаря этому я и выжил…

Бывают события, которые хочется забыть навсегда. К сожалению, совсем стереть что-то из памяти сложно. Но для разного дерьма в прошлом существует сточная канава подсознания. Скверно лишь, что иногда дерьмо всё-таки всплывает на поверхность, и с этим ничего нельзя поделать.

Глава 101

На той войне японцы сражались отчаянно, демонстрируя полное безразличие к смерти. Случаи капитуляции с их стороны были крайне редки, обычно гарнизоны продолжали обороняться до последнего человека. К пленным желтолицые азиаты относились так же — без малейшего сожаления. Попавшие к ним в руки американцы, англичане, голландцы были для них не люди, а в лучшем случае рабочий скот. Впрочем, даже к скоту отношение с их стороны было гораздо лучшим, чем к врагам, опозорившим себя сдачей в плен. Ни малейшего сочувствия к тому, кто утратил честь, бросив оружие и подняв руки!

Через что Игорю пришлось пройти, знал лишь он один. Большинству обывателей такое и в страшном кошмаре не могло привидится! Ужасы начались уже на «скотовозе» — огромном каторжном судне, перевозившим тысячи пленных. Их набили в трюм, словно сельдь в бочку. На самом деле их спустили в преисподнюю. В течении двухнедельного океанского перехода невольников не выпускали из смрадной душной клоаки, где вскоре почти нечем стало дышать от испарений тысяч немытых тел и нечистот. Воду и еду в трюм опускали нерегулярно, а отхожее ведро и вовсе не поднимали. Мыли их всего несколько раз и весьма оригинальным способом — поливали из брандспойта солёной морской водой. Расчёт был на высокую смертность в пути, и он полностью оправдался. Каждый третий пленник, вступивший на корабль, был за время пути выброшен за борт. Игорь чудом не погиб в зловонном чреве плавучей тюрьмы. Спасла молодость и сильное желание жить.

И всё равно в порту назначения, когда каторжников выстроили на причальном пирсе, прозвучала команда и подбежавшие солдаты принялись протыкать штыками каждого третьего в шеренге. В два счёта сократив прибывший этап до приемлемого количества, конвоиры погнали колонну к месту каторги. У ворот лагеря какой-то человек — по виду европеец, но в японской форме только без знаков различия вещал в рупор:

— Администрация лагеря приветствует вас и информирует, что Императорская армия нуждается в аэродромах, береговых укреплениях и подъездных путях. Теперь каждый солдат нужен фронту. Поэтому вам доверено важное строительство. Тот, кто будет хорошо трудиться на благо империи, сможет получать еду и медицинскую помощь. За саботаж и недостаточное усердие — смерть.

Переводчик с первых же шагов новичков на каторге сумел вызвать к себе всеобщую лютую ненависть. Если с комендантом и охранниками всё было ясно — они чужие, враги, то этот был вроде свой, добровольно согласившийся пойти в услужение к мучителям. И исполнял он свои обязанности с собачьим усердием в обмен на вольный режим и сытный паёк. Роберт Фишер — так его звали. Говорили, что когда-то он был майором. Стоило ему появиться в лагере, и в спину ему летели сотни тихих проклятий. Между собой Фишера звали не иначе, как «крысой» и «комендантской собакой».

Игорь оказался в страшном, жестоком мире. Рабовладельческая тюрьма — вот, что это было. Она была окружена высоким забором с часовыми на вышках. Правда, время от времени отдельные рабы решались на попытку бегства. Но те кому удавалось выбраться за забор и оторваться от погони, обрекали себя на гораздо более страшную смерть, чем быть прошитым пулемётной очередью или растерзанным сторожевыми псами. Спастись не удалось никому…

Местность вокруг лагеря считалась совершенно гиблой: с одной стороны непроходимые тропические леса. Там, в джунглях царили затхлая сырость, хищники и насекомые — миллионы москитов и прочих кровососущих. Солнечный свет почти не проникал под крону сумрачного леса, состоящего из гигантских деревьев высотой с небоскребы. На неподготовленного человека вечно шевелящийся зелёный ад джунглей наводил суеверный ужас. Попав в джунгли, ты был обречён остаться там навсегда. Сто метров в тропическом лесу казались десятками километров, потому что двигаться приходилось очень медленно, с каждым шагом прорубая себе при помощи мачете путь в сплошной стене растительности. Но всё это было лишь цветочками по сравнению с начинающимися через пару десятков километров непроходимыми топями, источающие малярийное зловоние, которое при перемене ветра доносилось до лагеря.

Но был ещё океан. И доведённые до отчаяния узники выбирали его. Беглецы пытались покинуть ненавистную землю на наспех сооружённых плотиках или бросались в тёплые воды в надежде вплавь переплыть залив и укрыться на одном из ближайших островов. Этот путь к свободе казался самым верным. Но тюремщики позаботились о том, чтобы при дефиците солдат надёжно перекрыть эту брешь. Каждый день по приказу японского губернатора в море вывозили отходы и трупы умерших. Хищницы быстро это усвоили. Прибрежные воды просто кишели зубастыми людоедами. Привлеченные даровым угощением, поблизости собирались сотни акул.

Японцы периодически устраивали шоу для устрашения тех, кто продолжал с надеждой поглядывать на голубой горизонт. Узников выстраивали на берегу. Для пущего эффекта показательная акция обставлялась театрально, почти торжественно: выносили гроб, в него укладывали труп недавно скончавшегося пленника, и ставили ящик в лодку. В сотне метров от берега тело вынимали, связывали ноги канатом и скидывали за борт. Вода тут же закипала от сотен алчных хищниц. Через несколько минут канат вытаскивали обратно. От мертвеца оставались лишь обвязанные верёвкой ступни.

Акулы, джунгли и непроходимые болота с убийственным климатом малярии и жёлтой лихорадки сразу убивали в новичках всякую надежду на спасение из ада.

В первый же день вновь прибывших погнали на работы. Тысячи живых муравьёв, подгоняемые частыми ударами палок, без какой бы то ни было техники возводили полевой аэродром. Трудиться приходилось, стоя по пояс в вонючей жиже, чувствуя, как в кожу впиваются здоровенные пиявки. Тот, кто не мог уже стоять, опускались в грязь. Умирающие не стонали и не хрипели, они захлёбывались…