История русской литературы XIX века. В трех частях. Часть 1 1800-1830-е годы - Ю. Лебедев.

Пушкин показал, что в слово, полностью сохраняющее свою психологическую или вещественную конкретность, может быть вложен заряд огромной социальной и моральной силы. Тем самым Пушкин решил поставленную временем задачу поэзии действительности». Его современники тоже стремились ее решить, но в своих поисках оставались на стадии эксперимента, чаще всего механически совмещая готовые слова-сигналы элегического стиля с готовыми же словами-сигналами из другого, одического словаря, сдабривая подчас поэтический текст «сырыми», ценностно не освоенными и необработанными «прозаизмами».

Подводя общий итог развитию русской поэзии второй половины 1820-1830-х годов, отметим, что она переживает переходный период, живет в состоянии непрекращающегося поиска. Нарушая нормы поэзии «гармонической точности», она вводит в поэтический мир новые слова, новые лексические пласты, позволяющие более глубоко индивидуализировать душевные переживания человека, лишая его внутренний мир элегической однотонности. Поэзия этой поры, за исключением поэтов пушкинской плеяды, стилистически неупорядочена, пестра, эстетически несовершенна. Но в самом ее несовершенстве, в ее брожении предчувствуется зарождение нового качества, уже открытого Пушкиным. Это качество станет массовым достоянием русских поэтов позднее, в так называемую «поэтическую эпоху 1850-х годов». 1830-е годы свидетельствуют о кризисе, переживаемом поэзией, на какой-то период времени уступающей первое место в литературном процессе стремительно развивающейся русской прозе.

Проза второй половины 1820-1830-х годов

Проза второй половины 1820-1830-х годов наиболее полно реализует свой творческий потенциал в жанрах повести: исторической (русской), философской (фантастической), светской, кавказской и бытовой. На протяжении 1830-х годов эти жанры проходят значительную эволюцию и достигают своих вершин в прозе позднего Пушкина и в творчестве Гоголя.

Историческая повесть обрела актуальность в процессе подъема национального самосознания, вызванного Отечественной войной 1812 гола. «Век наш – по преимуществу исторический век, – писал Белинский. – Историческое созерцание могущественно и неотразимо проникло собою все сферы современного сознания. История сделалась теперь как бы общим основанием и единственным условием всякого живого знания: без нее стало невозможно постижение ни искусства, ни философии». Сильный толчок к пробуждению исторического интереса дала «История государства Российского» Карамзина: она открыла, по словам Пушкина «многие страницы дотоле неизвестного для русского общества исторического прошлого России».

Интерес к историческим жанрам возбуждали также романы Вальтера Скотта, первые переводы которых на русский язык были сделаны в начале 1820-х годов. Около двух десятилетий Россия, как и весь мир, жила в общении с творчеством «шотландского чародея», зачинателя реалистического исторического романа.

Но на первых порах романам Вальтера Скотта русская проза противопоставила романтическую историческую повесть, зачинателями которой в этот период стали братья Н. А. и А. А. Бестужевы, В. К. Кюхельбекер, А. О. Корнилович. Причем неразработанность языка русской прозы поставила сначала историческую повесть в прямую зависимость от жанра романтической поэмы. «Да полно тебе писать быстрые повести с романтическими переходами, – убеждал А. Бестужева Пушкин, – это хорошо для поэмы байронической». Пушкин тонко почувствовал, что композиция исторической повести вытекает из романтической поэмы. В чем же заключались особенности этой композиции?

В. М. Жирмунский, исследуя байроническую поэму, определил их так: «Мы не находим у Байрона исторически связанного и последовательного повествования, охватывающего полный ряд событий», в его поэмах «отсутствуют медленность движения и постепенность переходов. Поэт выделяет художественно эффектные вершины действия, которые могут быть замкнуты в картине или сцене, моменты наивысшего драматического напряжения – оставляя недосказанным промежуточное течение событий».

Бестужев Александр Александрович (1797-1837)

Исторические повести Александра Александровича Бестужева (1797-1837) «Замок Венден» (1823), «Замок Нейгаузен» (1824), «Ревельский турнир» (1825) строятся как калейдоскоп сцен, каждая из которых является художественно-эффектной вершиной действия. Между этими сценами нет прямой сюжетной связи. Эта связь погружена в подтекст и создает эффект «недосказанности», романтической «тайны». От романтической поэмы унаследованы и лирическая манера повествования, повторы, восклицания, отступления автора. С байронической поэмой сближает эти повести исключительность характеров, экспрессивные душевные переживания, эффектные жесты и позы.

Содержание повестей отвечает историческим интересам декабристов, сконцентрированным вокруг двух тем – новгородской вольности и прибалтийского (или ливонского) рыцарства. За этим стоит декабристская идеализация вечевого строя: в новгородской вольнице они видят прообраз свободного государства, управляемого народными представителями. Историческая связь Прибалтики с Россией давала возможность противопоставить жестоким феодальным устоям Ливонии вечевой строй Новгорода. В повести «Замок Нейгаузен» в феодальной Ливонии царят безудержное самоуправство рыцарей, тайный суд и жестокие расправы, а в соседних русских областях – общенародные решения важных общественных вопросов. Жаждущие справедливости ливонцы, борющиеся с рыцарской тиранией, обращаются к новгородцам за помощью. Пленный новгородец Всеслав, пригретый в семье старого барона Отто, вместе со своими сородичами спасает оклеветанного сына барона.

Исторические повести А. А. Бестужева не свободны от родимых пятен декабристского историзма: главные герои в них являются рупором авторских идей, историческим событиям придается современное звучание. По сути, это прозаические варианты рылеевских дум, в которых история используется как иллюстрация к событиям современности и приобретает агитационную направленность.

После 14 декабря 1825 года наступает новая фаза в развитии романтизма: по-новому ставится проблема историзма, возникает новое понимание народности. А. А. Бестужев-Марлинский видит теперь историческую заслугу Вальтера Скотта в том, что он «распахнул перед нами старину, но не ее подвинул к нам, а нас перенес в нее…» (курсив мой. – Ю. Л.). Появляется стремление понять логику исторического развития, постигнуть законы, управляющие историческим движением. Усложняется представление романтиков о разных типах национальных культур. В первой четверти XIX века они выделяли два основных типа: южный (античный) и северный (оссиановский). Теперь возник интерес к отдельным нациям.

Аладьин Егор Васильевич (1796-1860)

Издатель «Невского альманаха» (1825-1832) Егор Васильевич Аладьин проявляет интерес к украинской теме и создает повесть «Кочубей» (1828), в которой развивает сюжет о любви гетмана Мазепы к дочери Кочубея. Пушкин писал: «Некто в романтической повести изобразил Мазепу старым трусом, бледнеющим перед вооруженною женщиною, изобретающим утонченные ужасы, годные во французской мелодраме, и пр. Лучше было бы развить и объяснить настоящий характер мятежного гетмана, не искажая своевольно исторического лица». В то же время Пушкин воспользовался повестью Аладьина для развития любовной фабулы своей поэмы «Полтава». Историю любви гетмана к дочери Кочубея, допрос Кочубея, его монолог о трех кладах, имя героини (Мария вместо исторического Матрена) Пушкин заимствовал у Аладьина.

Необходимость обращения к русскому историческому материалу последовательно и обдуманно отстаивал М. П. Погодин в своей статье «Письмо о русских романах» (1826). Откликаясь на растущую в России популярность романов Вальтера Скотта, он призвал русских писателей к соперничеству с ним и к утверждению национально самобытной русской литературы. Чужой старине он противопоставил русскую, поделив ее на два периода – до Ярослава Мудрого и после. Произведения, посвященные первому периоду, он предлагал облекать в одежду пиитическую, поскольку «мы не можем принимать обыкновенного романического участия в лицах Свенельдов, Рогнед, Владимиров – они слишком далеки от нас, и действия их слишком непохожи на наши». Во втором периоде «страсти и вообще отношения русских между собою определяются и жизнь принимает форму более прозаическую», то есть может служить материалом для исторического романа. При этом Погодин исходил из романтического представления о неизменяемости национального характера, полагая, что романисту в этом случае достаточно знать лишь содержание исторических эпизодов.

Иную точку зрения на исторические повествования высказывал Н. А. Полевой. Последовательный романтик, он видел главное средство познания прошлого в исторической интуиции художника-творца. На особой роли поэтической интуиции, «сверхчувственным путем» проникающей в «дух» эпохи, настаивал и В. Ф. Одоевский, считавший, что поэту дано из собственной души «черпать указания вернейшие, нежели в пыльных хартиях всего мира».