Ангел-наблюдатель (СИ) - Ирина Буря
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Более того, с самого рождения чувствуя отличие небесного от другого родителя, равно как и от других людей, на определенном этапе исполины начинают вслух интересоваться природой как этого отличия, так и своего собственного несомненного сходства с первым, что резко повышает риск раскрытия сущности всех попавших в сферу воздействия исполинов представителей небесного сообщества.
(Из отчета ангела-наблюдателя)
Значит, так. Я, конечно, понимаю, что здесь собрались те, кто намного лучше меня знают, зачем пишутся все эти воспоминания, но поскольку идея собрать их родилась у меня, то я уж позволю себе, извините, вернуть их к тому, ради чего вам всем тут слово дали. Вернее, к той, кому это слово действительно нужно.
Да-да-да, вы все совершенно правы — усмотрев в пристальном, но типично по-ангельски отстраненном интересе наблюдателей к Игорю угрозу, Татьяна заметалась из стороны в сторону в поисках способов борьбы с ней. Да, временами от приходящих ей в голову идей мороз по коже шел. Да, приняв решение, она тут же начинала действовать. Да, ни в какие дискуссии перед этим она не вступала, всецело доверяя исключительно своему здравому, с ее точки зрения, смыслу. Как по мне — так ничего нового.
Но кто-нибудь из вас, столь ясно видящих всю нелогичность, опрометчивость, а то и просто взбалмошность ее поступков и суждений, хоть раз задумался о том, каково ей все это время было? Речь, между прочим, шла о ее единственном ребенке — существование которого сначала было объявлено ей невозможным, на появление которого она тут же бросила все свои силы и под угрозой потери которого она оказалась чуть ли не с первых минут его жизни.
Никто из вас даже представить себе не в состоянии, что происходило все это время у нее в душе. Даже я только догадываться могу — не потому что она меня в свои кошмары посвящала, а потому что всегда старался понять, что ею движет. Зная об участии ангелов в человеческой жизни, но не владея ни достаточной информацией о границах этого участия, ни возможностью повлиять на него, она оказалась в самом худшем из всех нас положении.
Пребывающей в блаженном неведении Гале даже в голову не приходило, что всесторонняя талантливость Дарины (и мне плевать, как она велит себя называть!) и Аленки может явиться поводом для какого бы то ни было беспокойства.
Мы с Тошей знали… нет, вернее, не знали никаких фактов, опровергающих общепринятую у нас точку зрения, что насильственным наше вмешательство в человеческую жизнь оказывается в чрезвычайно редких случаях и требует для этого куда более серьезных оснований, чем простое отличие от окружающих.
Максим (я сказал — никаких сокращенных, умилительно-панибратских имен, кроме тех, что Татьяна придумала, в моем лексиконе не будет!) — так тот, небось, родную душу в Дарине чуял, наблюдая за ее эскападами, докладывал начальству о них как о подвигах, чтобы уж ей так точно покровительство на самом высоком уровне обеспечить.
Марина же… Она, собственно, никогда и не скрывала, что ей важнее всего было доказать превосходство людей над ангелами. Даже если это превосходство окажется покоящимся на целой куче жертв. И если однажды она не побоялась собой рискнуть, чтобы хоть трупом, но сверху вниз глянуть на небожителей, так что уж говорить о чужих детях.
А Стаса вообще вся эта история как зацепила в самом начале ущемлением его авторитета, так и привела в конечном итоге к взрыву исключительно из-за неуважения к оному.
Простите, братцы и сообщники, но если и воплотились в жизнь ваши далеко идущие планы — поколебались незыблемые основы, заронилось зерно сомнения в непреклонные умы, начались дебаты о необходимости или недопустимости перемен — не вы этот воз с мертвой точки сдвинули. Так что, давайте, подталкивайте дальше, как договаривались — но направление менять я вам не дам.
Татьяну великие идеи никогда не обуревали. На баррикадах она флагом не размахивала, пламенными речами окружающих не воодушевляла, митинги не собирала, чтобы привлечь сторонников и повести их за собой в тот последний и решающий. Она просто защищала нашего Игоря — любой, но исключительно своей ценой, и до самого конца.
А я пытался защитить ее. И нечего, Тоша, мне дифирамбы петь — я всего лишь делал то, для чего вообще существую. И, в конечном итоге, не очень успешно. Но вот что вдолбила мне в голову эта жизнь на земле — так это то, что сдаваться довольно глупо, потому что руки у нас опускаются именно перед тем поворотом, за которым и притаился долгожданный выход. И поскольку выход Татьяна запланировала весьма впечатляющий, то буду я последним фанфароном, если мы до него не дойдем. Даже если она передумает. В конце концов, задачу довести ее до счастливого конца с меня никто пока еще не снял.
Меня в последнее время чуть ли ногами не запинали — со всех сторон — за то, что я раньше у нее на поводу шел, а теперь, когда она со всего размаха сиганула в топкое болото, пытаюсь вытащить ее оттуда. За все, за что ухватиться могу. А мне все время вспоминается наш старый спор с Анабель — вернее, с Франсуа, который все ее мысли всегда старательно разделял и однажды мне озвучил. О том, что важнее — развернуть человека на перекрестке лицом в нужную сторону и хорошего пинка дать, чтобы он потом сам туда катился — до самого конца, или подождать, пока он сам на раздорожье определится, а потом просто идти рядом, даже на шаг сзади, чтобы у него гордая осанка первопроходца не терялась.
Мне лично всегда второй подход был ближе. Я и сейчас ни за какие поводья не дергаю, я ей тропинку в том болоте мощу — камнями воспоминаний — чтобы она по ним сама из него выбралась. Не пойти по ним она не сможет — ее любопытство замучит.
А волоком тащить ее куда-то всегда безнадежным делом было. Я ведь мог тогда, когда она принялась ограждать Игоря от всего и всех, без всякого разбора, надавить на нее, убедить, прикрикнуть, в конце концов — чтобы она успокоилась и прекратила его в бомбоубежище заталкивать еще до начала налета. Но что я мог предложить ей взамен? Для меня самого эти горгульи-наблюдатели полной неожиданностью оказались. Чванливой, заносчивой, со смутно-зловещими намерениями,
