Ангел-наблюдатель (СИ) - Ирина Буря
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И, разумеется, человеческие дети учатся врать, как только начинают говорить. И они не просто взрослых копируют, как я понял потом, когда начал с ними работать. У них нет других способов с этими взрослыми бороться. Те ведь всегда лучше знают, что детям нужно — не особенно интересуясь их мнением и, поэтому, даже не слыша его. Вот детям только и остается, что увиливать от всего, что им навязывают — наказание если придет, то потом, а пьянящее, пусть и кратковременное ощущение полной власти над своей собственной жизнью стоит любой выволочки. А их родители в отчаянии оглядываются по сторонам — кто научил ребенка так изворачиваться, не моргнув глазом и не краснея? — даже не задумываясь о том, сколько раз они сами, в присутствии того же ребенка, обсуждали точно такие же действия собратьев-взрослых с нескрываемым восхищением в голосе.
Поэтому я лично в том инциденте в детском саду ничего особенного не увидел. До тех пор, пока дома мы не начали расспрашивать Игоря, откуда он узнал, что произошло на самом деле. То, что он вывел того мальчишку на чистую воду, меня даже растрогало — я уже давно чувствовал, что в отношениях с окружающими Игорь скорее мою мужественную прямоту, чем Татьянину изворотливость унаследовал. Он потому и с наблюдателем совладать не мог, что просто не умел, как Дарина, играть каждую минуту, подстраиваясь под тон и настроение собеседника.
Но на все наши вопросы он упрямо отвечал: «Я просто знаю», и на этот раз мне не нужно было заглядывать в его мысли, чтобы рассмотреть обиду на наше недоверие — она у него на лице была написана.
— Хорошо, мы тебе верим, — резко прервал я допрос Татьяны и попросил ее помочь мне с ужином.
На кухне я сказал ей, что время закрывать глаза на реалии нашей жизни прошло, и что перед сном я попытаюсь докопаться до них в мыслях Игоря. Я сказал ей это уверенно и негромко — и в очередной раз убедился, что твердый тон в разговоре с людьми дает наилучшие результаты. Особенно, если им не слишком часто пользоваться. Чтобы они расслабились от твоей уступчивости. Тогда даже Татьяна теряется и не успевает свое любимое «Нет» из чистого упрямства выпалить. Она только глянула на меня испуганными глазами, но ни слова не произнесла.
Когда, укладывая Игоря спать, я вновь вернулся к загадочному происшествию в детском саду, он опять надулся. Я терпеливо объяснил ему, что мы с Татьяной ни капли не сомневаемся, что он сказал нам правду — нам только интересно, как он ее узнал. Ответом мне послужили растрепанные, вздымающиеся и бьющиеся друг о друга волны его растерянности. Прозондировав их, я не обнаружил никаких образов — ни зрительных, ни звуковых, ни эмоциональных. Игорь не видел, как тот мальчишка спрятал свои колготки, он не слышал никаких подозрительных звуков из раздевалки, он не заметил никаких красноречивых перемен ни в лице его, ни в голосе, когда тот родителям врал…
Он просто знал это.
У меня появилось очень нехорошее ощущение надвигающегося великого открытия, которое перевернет всю нашу жизнь с ног на голову. Я мысленно изобразил внезапно накатившее на меня понимание и спросил у Игоря, давно ли он обладает таким знанием. Бурная стихия в его сознании осела до легких бурунчиков, радостно перекатывающихся друг через друга — он ответил, что до сада никогда ничего такого не замечал. Не успел я перевести дух, как он добавил, что дети там все время врут — о боли в животе при виде ненавистной каши, о забытой дома пижаме перед дневным сном, о потере игрушки на площадке в надежде поиграть ею дома. И безмятежная водная гладь его ощущений при этих словах вдруг взметнулась вверх плотной темной стеной — словно отгородив нас с ним в океанской воронке от окружающего мира.
Собравшись с силами перед неизбежным, я спросил его, кто еще, по его мнению, других обманывает. Больше никто, ответил он. Слишком быстро. И мысли его разбились на множество привычных мне ручейков, которые быстро побежали в разные стороны, словно стремясь скрыться с моих глаз. Игорь, позвал я. Как можно более добродушно. Через какое-то время он едва слышно прожурчал из глубоко затененных окраин своего сознания: почему, мол, Татьяна говорит, что Буки нет, когда знает, что он есть?
Так, интересно, меня отцы-архангелы снабдили непревзойденным даром убеждения, потому что знали, что мне предстоит, или мне постоянно на голову вот такое сваливается потому, что они меня им снабдили? Я как можно непринужденнее мысленно рассмеялся и объяснил Игорю, что Татьяна просто отказывает вредному Буке в праве на существование — когда кто-то плохо себя ведет, а ты его не замечаешь, он никак не может тебя обидеть.
Игорь заинтересованно притих, и мысли его снова стеклись в единый водоем, по поверхности которого, однако, то и дело пробегали круги, словно под ней какая-то оживленная жизнь шла. Но ненадолго — видно, и для него этот день очень насыщенным выдался, и скоро он уснул.
А я вдруг совершенно отчетливо понял, что мне сейчас нужно делать.
— Ну что? — спросила меня Татьяна, когда я вошел на кухню и сел за стол напротив нее.
— Он ничего не видел, он просто чувствует обман, — рассеянно ответил я, напряженно выстраивая последовательность своих ближайших шагов.
— Ну, я так и знала! — резко откинулась Татьяна на спинку кухонного уголка. — Все эти твои мысленные переговоры — чушь собачья! Он тебе просто повторил все, что нам вслух сказал!
— Да мы не разговариваем в твоем понимании этого слова! — пробормотал я, отчаянно цепляясь за ускользающую цепочку своих действий. — Там вообще никаких слов нет! Я вижу, что видел он, слышу, что он слышал, и, главное, чувствую все, что он испытал и ощутил.
— Тем более! — размахалась она руками. — Ты видишь, непонятно что, и интерпретируешь, как тебе хочется!
— Мне хочется? — от возмущения плюнул я на четкое планирование. В перспективе возможности выдать все свои предыдущие наблюдения за результаты этого «разговора» с Игорем. — Значит, мне хочется, чтобы он ощущал неприязнь наблюдателя? Мне хочется,
