Люди Солнца - Том Шервуд

И мы вскоре нашли подходящее для мастерской место. Просторное, с восемью окнами помещение над каретным цейхгаузом когда-то и было, очевидно, хорошо обустроенной мастерской. Здесь стояли длинные столы, окантованные полосами железа. Но никаких инструментов, подсказавших бы нам предназначение этой мастерской, мы не нашли. Зато обнаружили нечто странное. Внизу, на первом этаже, в углу каретного цейхгауза стояла печь с плитой, на которой высился огромный котёл. Верхний край его закрывала опрокинутая выходной трубкой вверх воронка, притянутая винтами. А на трубку была надета ещё одна медная, толстая труба, отводящая, видимо, пар наверх, в мастерскую. По винтовой лестнице мы вернулись туда, нашли, где заканчивается труба. Незаметный, встроенный в стену (потому мы и не увидели сразу!) оббитый медными листами невысокий, но длинный шкаф. Подвешенная на петлях медная пластина, служившая дверцей, была по фронту обшита дубовой рейкой. И вот, подняв эту пластину, мы заглянули в шкаф и увидели нечто странное. Вдоль всего шкафа, тянущегося внутри стены, свисали сверху короткие цепи с крючочками на концах. А на каменной полке лежали такие же короткие цепи с грузиками – массивными речными булыжниками.

Дети современной цивилизации, мы ни за что не догадались бы, для чего было устроено всё это снаряжение, если бы последняя, самая дальняя цепочка не показала бы свою удивительную, странную ношу. Длинный прут, срезанный с дерева, был закреплён на верхней цепи. А снизу к нему был подвешен, на цепи же, – булыжник, тяжёлый и гладкий.

– Незатейливо и гениально, – сказал с восхищением Готлиб. – Длинных и гладких прутьев можно нарезать в лесу сколько угодно. Но все они, по прихоти природы, слегка изогнуты. Тогда их вешают здесь, прицепляют булыжники, плотно закрывают дверь и зажигают огонь под котлом с воронкой. Пар, работая вместе с камнями, за день или два превращает кривоватый прутик в идеально прямой. Затем сушка, шлифовка… И готова надёжная и дешёвая в изготовленье стрела!

– Да, – кивнул я. – Когда-то этот замок защищали со знанием дела. Английские лучники на стенах – это непреодолимый заслон.

– Который – увы – не защищает от времени.

– Верно, – снова кивнул я. – И сундуки с золотом, и винный подвал, и дрова, и фонари, и сигары – достались мне без всякого боя, легко и свободно. Теперь я, в качестве возмещения этого дара, хочу оборудовать здесь рукодельную мастерскую. Может быть, Чарли, когда перестанет прятаться, заинтересуется тем, что будет делать здесь Брюс, и пристроится к ремеслу. Когда-то ведь должен он перерасти своё злобненькое дикарство!

Но нет. Я тогда не знал ещё, что Чарли не прячется где-то в каменных закоулках форта. Его просто не было в замке. Очень, очень было трудно представить, что рыжий маленький плут в упрямом одиночестве прошагает босыми ножонками путь от замка «Шервуд» до Бристоля и вернётся к своему привычному ремеслу.

Барт и Милиния

«В одиннадцать лет я сбежал из дома с бродячими музыкантами. Как было не посчитать их высшими существами, если им повинуется это дивное волшебство: музыка! Спасибо отцу, позаботившемуся о моём начальном образовании, – я умел читать и писать. И, написав записку семье (а иначе не отважился бы сбежать, оставив родных в горестных переживаниях), что их Барт отправился путешествовать и искать себе разума, я увязался с весёлой компанией и пришёл в большой город.

Способность и страсть! За те две недели, что мы брели, веселясь беззаботно, собирая обильную овощную и молочную дань с крестьян, зачарованных музыкой, я научился играть на скрипке, флейте и клавесине, не считая бубна и маракасов.

И вот в городе наш старший в компании строго сказал мне, что дальше они меня с собой не возьмут. Потому что у меня есть дар Божий, и мне нужно серьёзно учиться. Он определил меня в хорошую музыкальную школу, оставив щедрый подарок: оплату за полгода.

О, что это за дивное волшебство! Здесь нужно было делать то, что я полюбил делать больше всего на свете: из прекрасных и затейливых сооружений из кожи, дерева и железа извлекать музыку. Струны и дырочки! Деки, меха, колки, клапаны! Все они таили в себе непостижимое: гармоничные звуки. И все они, чувствуя, очевидно, мою к ним яростную любовь, щедро отдавали мне свои сокровища, так что один из сыновей богатого и властного попечителя школы меня возненавидел. Особенно когда я стал лучшим учеником. Он подстроил мне нехорошее: сломал скрипку, которую добрый старик, учитель-скрипач, тайком давал мне по воскресеньям. Должен же я был обеспечивать себе пропитание и школьную плату! Так вот я по воскресеньям играл в трактире, далеко на окраине, чтобы никто из благородных учеников о таком позорном занятии не узнал. Завистник выследил меня. Он мог бы предать меня огласке и прилепить унизительное прозвище "трактирный фигляр" (такие случаи были в прошлом), но он поступил более расчётливо и жестоко. Сломав скрипку так, что повело даже деку, он оставил меня без инструмента. Учитель-скрипач кое-как исправил поломку, но выдавать мне кормилицу перестал. А тут подоспело время моего превращения. Я почувствовал в себе магию. Музыка была моим сердцем, дыханием, кровью. Я мог сыграть вечернюю усталость белой бабочки, судьбу облачка, плывущего в синеве в знойный полдень, путешествие по комнате голубой ленты, снимаемой с волос перед сном дочерью булочника, которая жила неподалёку от школы. Мои сокурсники безоговорочно признавали во мне эту магию, и зависть росла. Прошёл ещё год, и меня не допустили к экзамену, на котором попечители раздавали награды. Более: меня исключили из школы – не стану говорить, за что и как.

Что было делать? Сердце жаждало познавать и дальше дивное волшебство, но оно от меня было закрыто.

И случилось так, что счастье блеснуло передо мной любезным и милым лучиком на хмурой и по-осеннему дождливой улице. Проходя мимо богатого дома, я увидел смешную и грустную сцену, происходящую на обнесённом белою балюстрадой крыльце. Хозяин дома выгонял полупьяного человека. Маленький сын хозяина ревел здесь же: он хотел научиться играть на скрипке. Но нетрезвый учитель был изгнан, и я, шмыгнув за его спиной, вбежал на крыльцо. Молча взяв из рук онемевшего мальчика скрипку, я быстро, пока не взметнулся гнев его отца, вскинул скрипку к плечу и коротко проиграл только что произошедшую сцену. Захлопнувший рот владелец дома схватил меня за шиворот, втащил в гостиную и предложил неслыханно щедрую плату за обучение его сына. Сейчас я скажу такое, отчего можно будет понять, насколько неслыханной была плата: после года моей службы у юного скрипача я смог купить себе собственный инструмент! Скрипку продавали на рынке довольно недорого, поскольку с нижней деки немного облез лак. В первый же день я перелачил деку, не попав в колер. И назвал её по характеру её нового цвета: "Лиса".