Сочинения в двух томах. Том первый - Ганс Эверс

Вольф Гонтрам вдыхал ледяной воздух. «Как хорошо», — прошептал он и показал рукою на белую улицу, объятую мертвой тишиной. Но Альрауне посмотрела на него, его плечи, сиявшие в лунном свете, на большие глаза, горевшие, как два черных опала. «Ты красив, — сказала она, — красивее лунной ночи».

Руки его оторвались от каменной балюстрады и обняли ее. «Альрауне, — сказал он, — Альрауне…» — Мгновение она не мешала ему. Потом вырвалась и слегка ударила по руке.

«Нет, — засмеялась она, — нет, ты Розалинда, а я — кавалер: и я за тобой буду ухаживать».

Она оглянулась по сторонам, схватила стул, притащила и шляпой стряхнула с него снег. «Вот, садись сюда, прекрасная дама, — как жаль, что ты немного высок для меня».

Она грациозно поклонилась и опустилась на одно колено.

«Розалинда, — прошептала она, — Розалинда, позволено ли рыцарю похитить у вас поцелуй…»

«Альрауне…» — начал он. Но она вскочила и закрыла ему рот рукой. «Ты должен говорить мне: мой рыцарь, — вскричала она. — Ну, так могу я похитить у тебя поцелуй, Розалинда?»

«Да, мой рыцарь», — пробормотал он. Она обошла сзади, взяла его голову обеими руками и начала медленно: «Сперва ухо, правое, затем левое, и щечки — обе щечки. И глупый нос, я уже не раз его целовала, и потом, наконец, твои прекрасные губы». Она нагнулась и приблизила свою кудрявую голову. Но тотчас же вновь отскочила: «Нет, прекрасная дама, твои рука должны послушно лежать на коленях».

Он опустил свои дрожащие руки и закрыл глаза. Она поцеловала его — долгим горячим поцелуем. Но в конце ее маленькие зубки нашли его губы и быстро укусили — крупные капли крови тяжело упали на снег.

Она отскочила и, широко раскрыв глаза, устремила взгляд на луну. Ей было холодно, она вся дрожала. «Мне холодно» — прошептала она. Она подняла ногу, потом другую. «Этот глупый снег забрался ко мне в туфли». Она сняла туфельку и вы — тряхнула ее.

«Возьми мои, — воскликнул он, — туфли большие, теплые».

Он быстро снял их и подал ей. «Так лучше, не правда ли?»

— Да, — засмеялась она, — теперь опять хорошо. Я тебя за это еще раз поцелую, Розалинда.

Она снова поцеловала его — и опять укусила. Они засмеялись тому, как при луне искрились красные капли на ослепительно белом снегу.

— Ты любишь меня, Вольф Гонтрам? — спросила она. Он ответил: «Я только о тебе и думаю».

Она помолчала немного, потом спросила опять: «Если бы я захотела — ты бы спрыгнул с балкона?»

— Да, — сказал он.

— И с крыши? — Он кивнул.

— И с башни собора? — Он опять кивнул головой.

— Ты бы сделал все для меня, Вельфхен? — спросила она.

— Да, Альрауне, если ты только любишь меня.

Она подняла голову и выпрямилась во весь рост. «Я не знаю, люблю ли тебя, — медленно произнесла она. — Но ты бы сделал это, если бы я тебя не любила?»

Дивные глаза, которые он унаследовал от своей матери, как-то особенно полно и глубоко заблестели. И луна наверху позавидовала этим глазам — спряталась поскорее за башню собора.

— Да, — ответил юноша, — и тогда.

Она села к нему на колени и обвила руками шею: «За это, Розалинда, — за это я тебя еще раз поцелую».

И она поцеловала его — еще более продолжительным, пламенным поцелуем и укусила еще больнее и сильнее. Но они уже не видели красных капель на белом снегу — завистливая луна спрятала свой серебряный факел…

— Пойдем, — прошептала она, — пойдем, пора!

Они обменялись туфлями, стряхнули снег с платьев, открыли дверь и вошли в зал. Там ярким светом сверкали люстры, — их окутал горячий душный воздух.

Вольф Гонтрам зашатался и обеими руками схватился за грудь. Она заметила. «Вельфхен?!» — вскричала она. Он ответил: «Ничего. Ничего — что-то кольнуло, но теперь опять хорошо». Они под руку прошли через залу.

Вольф Гонтрам не пришел на следующий день в контору. Не встал даже с постели: его мучила страшная лихорадка. Он пролежал девять дней. Он бредил, звал Альрауне, — но ни разу не пришел в сознание. Потом умер. От воспаления легких. Похоронили его за городом на новом кладбище. Огромный венок темных роз прислала Альрауне тен-Бринкен.

Глава одиннадцатая,

которая рассказывает о том, как из-за Альрауне кончил свои дни тайный советник

В ночь на 29-е февраля, в високосную ночь, над Рейном пронеслась страшная буря. Она примчалась с юга, принесла с собою ледяные глыбы, взгромоздила их друг на друга и кинула с грохотом о стену Старой Таможни. Сорвала крышу с иезуитской церкви, повалила древние липы в дворцовом саду, сорвала крепкие сваи школы плавания и разбила о могучие быки моста.

Дошла она и до Лендениха. Сорвала несколько крыш и раз рушила старый сарай. Но самое большое зло она причинила дому тен-Бринкенов: погасила вечную лампаду, горевшую перед изваянием святого Иоганна Непомука.

Такого никогда не бывало, с тех пор как стоял господский дом, не бывало много веков. Правда, благочестивые крестьяне на следующее утро снова наполнили маслом лампаду и снова зажгли ее, — но они говорили, что это предвещает большое несчастье и конец тен-Бринкенов. Святой снимает руку свою с благочестивого дома: и он дал тому знамение в страшную ночь. Ни одна буря в мире не могла бы загасить лампады, если бы он не захотел…

Знамение — так считали люди. Однако некоторые шептали друг другу, что это была вовсе не буря: это барышня вышла в полночь — и загасила лампаду.

Но, казалось, люди ошибались в пророчествах. В господском доме, несмотря на пост, шел праздник за праздником. Окна ярко светились каждую ночь. Слышалась музыка, громкий смех, пение и крики.

Так хотела Альрауне. Ей надо было развлечься, говорила она, после тяжелой утраты, ее постигшей. И тайный советник ходил за нею по пятам, будто взял на себя роль Вольфа Гонтрама. Жадно окидывал он ее взглядом, когда она входила в комнату, и провожал ее жадным взглядом, когда она уходила. Она замечала, как горячая кровь струится по его старым жилам, — громко смеялась и дерзко закидывала голову.

Все капризнее и капризнее становилась она, все преувеличеннее и причудливее были ее желания.

Старик исполнял все, что она хотела, но торговался, требовал постоянно награды. Заставлял гладить себе лысину, требовал, чтобы она садилась к нему на колени и целовала его, и постоянно просил ее одеваться в мужской костюм.

Она надевала то костюм жокея, то костюм пажа. Одевалась рыбаком с открытой блузой и голыми ногами. Наряжалась мальчиком-портье в красном, плотно облегавшем мундирчике с обтянутыми бедрами. Наряжалась и охотником Валленштейна, принцем Орловским и Неррисой. Или пикколо в черном фраке, или пажом в стиле рококо, или Эвфорионом в трико и белой тунике.