До встречи в феврале - Эллисон Майклс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это бабуля Эльма посоветовала мне продать дом и переехать в Лос-Анджелес, которым я так восхищалась в своих рассказах.
– В Миннесоте ты успеха не добьёшься. – Похлопала она мою щёку холодной рукой. – А на эти деньги ты сможешь жить там, где пожелаешь. Ты станешь великой художницей, и все мы будем тобой гордиться.
Она всё знала. Что скоро побьёт её час. Но не хотела оставаться похороненной в земле, пусть и рядом с родителями и дедушкой, которого я никогда не видела.
– Хочу быть рядом с тобой, чтобы ты всегда знала, что я рядом.
Бабуля настояла на том, чтобы её кремировали, а прах развеяли в самом красивом месте Лос-Анджелеса, чтобы я всегда могла почувствовать её присутствие и навестить её, когда мне понадобится поддержка и любовь.
Назад в университет я уже возвращалась сиротой, без родителей и почти без дома, который выставила на продажу. Зато с красивой серебряной урной, в которой покоилась бабушка. Я была не одна.
Подходящее место я искала долго – ни одно не подходило для того, чтобы там обитала бабушка Эльма. Пока не заехала в тайное местечко между Кастелламаром и Иннесвиллом. В полумиле от самой красивой дороги Америки Пасифик Коуст Хайвэй. Не думаю, что даже жители Эл-Эй знали о нём, иначе здесь бы случались такие же столпотворения, как в любой другой точке города.
– Что это за место? – Тихо спросил Джейсон, погрузившись в мой рассказ.
– Озеро Шрайн. Его называют «Парком пяти религий» или «Раем на земле». Четыре гектара недалеко от Сансет Бульвар, где любой найдёт покой. Там есть озеро с лебедями, берега которого высажены необычным садом из редких видов цветов и растений. А ещё церковь и даже гробница, в которой покоятся мощи Махатмы Ганди.
– Вот это да! – Выдохнул Джейсон. – Я и не знал про существование такого места.
– Я тоже, пока случайно не нашла его. Там я и развеяла бабушкин прах десять лет назад, и с тех пор часто навещаю её там. Хотя бы раз в год в годовщину её смерти приезжаю и долго сижу на берегу озера. Привожу с собой угощения: любимый бабушкин пирог с абрикосами, и представляю, как мы вместе его съедаем. Я разговариваю с ней и кажется, что слышу, как она отвечает. Знаю, звучит, как полное безумие…
– Нет, звучит прекрасно.
– В этом году я пропускаю нашу встречу. – На языке осталась лишь горечь от этих слов. – И я хотела попросить…
– Я съезжу туда вместо тебя. – Заверил меня Джейсон с необъяснимым рвением.
– Правда? Ты сделаешь это?
– Уверен, что и ты бы сделала то же самое ради какой-нибудь моей бабушки. Я прекрасно понимаю, что значит для тебя семья.
Как никто другой. Так оберегать и любить родных мог только Джейсон Кларк. На глаза набежали солёные капли, но я не могла заплакать перед ним и перед всей булочной, ведь не просто так крендель назвали «сладким» а не «солёным».
– Джейсон, это… Так много значит для меня! Спасибо тебе. Ты ведь так занят…
– Ничего. Отправлюсь туда сразу же после работы и захвачу с собой абрикосовый пирог. – Тепло улыбнулся он, и на душе тут же засветило солнце. – Ты знакома со всеми моими близкими. Пришло время и мне познакомиться с кем-то из твоих.
Джейсон
– И ты не останешься на Рождество здесь?
Сид резко отпрянула от моего обнажённого тела и отгородилась от меня простынёй, закутывая в неё не только свою красивую грудь, но и сердце, которое под ней.
– Но я думала, мы проведём его вместе. Здесь, в Лос-Анджелесе.
Не представляю более нерождественское место для празднования Рождества, чем утопающий в жаре город охотников за богатством и развлечениями. Но мама и все остальные ждали меня дома, ведь это самый семейный праздник из всех праздников, когда-либо выдуманных человечеством.
– Мы ведь обсуждали это с тобой. – Сид выпучила губки, всю помаду с которых я съел ещё двадцать минут назад.
Но все наши обсуждения сводились к тому, что Сид строила планы, а я выбирал время и удобное место в самолёте, что отвезёт меня в Берлингтон. Светский вечер в каком-нибудь фешенебельном ресторане, вроде «Белого лотоса», или переполненный незнакомцами зал клуба, вроде «Авалон Голливуд» не привлекали моего внутреннего отшельника, но я не знал, как сказать об этом Сид, пока не стало слишком поздно и она не прижала меня к стенке. Вернее, к изголовью кровати в своей квартире. Теперь бежать было некуда.
– Я специально остался в сочельник с тобой, чтобы провести больше времени вместе. – Иначе уже давно бы летел над Западной Вирджинией с сумкой подарков и предвкушения. – У меня билеты на пять двадцать утра.
– И это ты называешь провести больше времени вместе? – Она заводилась, но насильно сдерживалась, стараясь казаться той девушкой, которая не выносит мозги парню на третьей неделе отношений.
Этого я и боялся в любви. Все эти поцелуи и скучания по человеку всегда теряются на фоне постоянных стычек, ссор и размолвок. Приходится подстраивать свои биоритмы под желания другого, а я привык жить в гармони со своими желаниями, а не угождать кому-то ещё. Позиция безнадёжного эгоиста, который обречён на пожизненное одиночество. Но я уживался со своим одиночеством лучше, чем с чужим присутствием.
Сид замоталась в простыню, словно стеснялась своей наготы, которую я успел изучить с пристрастием за эти дни, и встала с кровати. Не хотела обнажать передо мной эмоции, и потому обнажала спину.
– Мы видимся пару часов по вечерам, на выходные ты летаешь домой, а вчера ездил чёрт знает куда, чтобы посидеть на берегу какого-то озера и пообщаться с покойной бабушкой моей подруги. Абсурд.
– Эмма попросила почтить память бабушки, потому что она не может прилететь. – Объяснил я.
– Почтить память можно и в твоём Берлингтоне, не обязательно ведь лететь сюда ради этого.
Она не понимала. У Сид Брэберн была семья, как у любого. Родители всю жизнь прожили в маленьком городишке Карлсбад чуть ниже по побережью, а сёстры разъехались кто куда:
