Воспоминания о Штейнере - Андрей Белый

Как громом пораженный, "человек, делавший форшунги" на Синае, бросился с Синая: и бежал, бежал — от Аравийской пустыни через Европу — в Норвегию, чтобы, не отдохнув, вбежать в лекционный зал, где мы сидели, спокойно ожидая "почтенной академической темы". Лишь принесясь на кафедру, подумал о том, как "ЭТО" передать: впервые вперился в еще не упорядоченное для изложения; действовал лишь импульс: поделиться с теми, кто послан судьбою в Норвегию: поделиться — означало: ПО-НОВОМУ СВЯЗАТЬСЯ; большие события, перенесенные вместе со случайною горстью людей, — связывают эту горсть; так описывал он в первой мистерии случайную группу людей после лекции Бенедикта[400]; встреча становилась кармической.

Для меня встреча с доктором с первой лекции этого курса — ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА; путь, пройденный до Христиании — предгорье, которое очень значительно, но стираемо в памяти с мига вступления в ЛЕДНИКИ. Это чувство испытывал не я один, а ряд лиц в Христиании: курс — обязывал, связывал; если до него он был любим, уважаем, учитель, — в нем он, учитель, стал потрясенным братом, взывающим к соучастию, даже к сочувствию; он искал слов: он потерял… дар слова!

Самое потрясающее в этом явлении бледного доктора, с ершом волос сбоку, — было то, что он… от волнения, как человек за миг до этого имевший Видение, был в его ауре, или, что все равно, — в растерянном беге к нам донес клочек ауры, а слова растерял (он, который ТАК владел словом!), и как Захарий, имевший Видение в храме, но онемевший, — он стал изъясняться знаками; то, как он говорил (две первые лекции) для него — немота, утрата слова от волнения, его охватившего; первое, что поняли (не головою, а сердцем): волнение, мешающее говорить: хорошо помню, как, начав фразу, ее бросал, вперясь глазами перед собою, глядя на нас куда — то наискось, в угол сцены (читал — на сцене): и еще продолжая "ВИДЕТЬ"; не окончив фразы, силился начать новую; он производил впечатление говорящего с собою на людях, безо всякого НАЗИДАНИЯ.

Доктор — великий педагог: десятками ПРИЕМОВ говорил он, ВЛАДЕЯ всеми; тут потерял все ПРИЕМЫ: в том — немота Захария; тут и утрата им для нас "ореола" Учителя: "Учитель" не может так говорить, как говорил доктор; так говорит брат, махнувший рукою на необходимость стоять перед нами в овладении темой для создания условий правильного восприятия; на это раз принесенное настолько раздавливало его, что учитель беспомощно указывал [указывая] на принесенное, как бы даже жался к нам, чувствуя громадное расстояние между своей личностью и темой.

Величием тем "херр доктор" стал маленьким человеком, как мы.

Тут не было приема, — его утрата; я его не видел таким "малым сим"; слетало с жестов почти слышное одно: "Господи, — за что сие!" Но в явленной малости — (доктор — к нам жмущийся брат) — вознеслось его величие, как христианина. Когда темы этого курса доплескивались до "не — членов", поднималось самодовлеющее: "Как он самоуверен!" Указывалось на гордыню его гнозиса; гнозисом самого этого гнозиса был мне он сам, несший нам "Пятое Евангелие", как незнающий, что с ним делать: боящийся прикосновения к теме, перед нами кающийся в том, что его прошлые годы "свободно — духовной жизни", как лишь "доктора", являют именно ему трудность поднять тему: "именно ему" — означало: малому и слабому: среди нас всех.

Верьте мне, знавшему его правдивость, честность, отвращение к сантиментальности и риторике самобичевания — верьте: МАЛОСТЬ и СЛАБОСТЬ его перед образом Христа Иисуса и нами — действительность его отношения к теме Христа, и действительность побратимства с нами: в эту минуту.

Все это так потрясло, так изменило рельефы; хотя он был ведом уже в облике не "мудреца" и не "мага" (Берлинская лекция 12 года[401]): он все же потряс, когда выявился этот жест стояния перед образом Христа Иисуса; это жест — разбойника, взывающего: "ПОМЯНИ мя, Господи, во царствии Твоем!" И получающего ответ: "Будешь сегодня со Мною в раю". Если христианская тема для — "ПРАВЫХ" догматиков РАЗБОЙНА и они способны поднять камень на РАЗБОЙНИКА, потрясенного словами: "Будешь нынче со Мною в раю", то я заявляю: разбойник мне достовернее в этом жесте и в ответе ему — всех вселенских соборов, не слышавших Голоса:

"БУДЕШЬ со Мною в раю!"

РАЗБОЙНИК — слышал!

Было почти нестерпимое что — то в его словах о своей недостойности: в жесте, не в тексте; до Христиании он этого — не говорил; тут — сказал; недостойность, разбойность относилась к "прошлому"; учитель как бы отстранял участь выговорить словами то, что он — таки выговорил в 3‑й, 4‑й и 5‑й лекциях [3‑ей, 4-ой и 5-ой лекциями], но нечто НУДИЛОСЬ грозными событиями будущего; — и он стал ОРУДИЕМ отдачи слов о Христе: нам. Он был точно испуган обязанностью ставить слова свои; он к ним имел отношение, как к чаше Грааля; и жестом заклинал не ВСУЕ отнестись к событию слов, потому что ими он связывал СУДЬБУ С НАМИ, становясь ОДНИМ из круга, который должен был волить свои усилия к подвигу, как КРУГЛЫЙ СТОЛ ЧАШИ.

Возник жест братства, внутри которого БРАТ-РАЗБОЙНИК осмеливался показать увиденное на Синае, как ВЕСТЬ в Душах учеников Христа, оседавшую в 4‑х Евангелиях; что было До сей поры еще в словах неосевшим, он показал биением апостольских сердец; и назвал его ПЯТЫМ ЕВАНГЕЛИЕМ.

Кто видел происхождение его гнозиса, тому было ясно, что гнозисом этого гнозиса, — может быть изречение: "ДУХОВ ИСПЫТЫВАЙТЕ!" И гнозис всей жизни моей — подсказал с четкой твердостью: "Да!"

Так я связывал себя с доктором; это был жест активный: он взывал к действию, а не принятию лишь слов.

И действие, как обряд, выявилось через несколько дней уже: я ему ответил словами; он их принял, как должное, как само собой разумеющееся, как то, чего ждал, быть может, и от других. Надо было увидеть [увидев] его таким, с протянутою к нам рукою, подняться из "партера", нарушив формы, произвести конфуз персональным ответом: "Беру эту руку!"

Это был не курс, а попытка сказать: Человек расставил измерительные аппараты, собирая материалы для курсового оформления; случилось нечто, опрокинувшее опыт с выступлением картины, созерцаемой в телескоп, из стекол лопнувшего окуляра: звездные миры вломились в помещение обсерватории; астроном, обстанный звездами, стоял в "седьмом небе", — не зная — "в теле ли, вне тела ли" (Павел).

И на кафедре напоминал Савла он, ставшего Павлом.

Появившись средь нас, он не знал, как оформить, с чего начать: взъерошенный, глядя в пункт между обоими руками, старавшийся вместо слов поставить что — то, ему одному видимое, он, не видя нас, беспомощно расхаживал по эстраде (обычно же не расхаживал), останавливаясь не у кафедры, у края эстрады, где — то слева, целясь в угол стены; подолгу недоуменно молчал и бросал начатую фразу…