На рубеже двух столетий. (Воспоминания 1881-1914) - Александр Александрович Кизеветтер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Университет Шанявского был единственным учебным заведением, в котором мне довелось встретиться с любителями экзаменоваться. Оно и попятно. Экзамены здесь не были обязательны, и экзаменоваться шли те, кто сам хотел проверить свои знания. Зато здесь и бывали случаи, что не экзаменующий ждал, когда его отпустит экзаменатор, а наоборот, экзаменатор чувствовал себя во власти экзаменующегося, не желавшего остановиться в своих ответах. Помню такой случай: пришли ко мне экзаменоваться два молодых человека. Это были приказчики из большого магазина. Из их ответов я убедился в том, что они хорошо усвоили курс и, кроме того, вполне сознательно проштудировали несколько глав из книги Ключевского "Боярская Дума Древней Руси". Я выразил свое удовольствие и хотел отпустить их. Но на их лицах выразилось огорчение: "Что же это, Александр Александрович, — сказали они разочарованно, — мы готовились, готовились, а вы нас не хотите спросить как следует". И мне пришлось-таки продолжить с ними беседу.
Университет имени Шанявского приобрел большую популярность в широких слоях населения. И эта популярность переступила далеко за пределы города Москвы. Можно сказать без преувеличения, что этот университет получил всероссийское значение. Слушатели стекались со всех концов России. Окончание курса там не давало никаких прав. Слушатели могли получать лишь не имевшие никакого юридического значения удостоверения о прослушании ими таких-то курсов и о выполнении таких-то работ. Но эти удостоверения, не имевшие никакой силы при определении на государственную службу, котировались весьма высоко на бирже частного труда в различных общественных учреждениях и частных предприятиях. В некоторых отношениях эта популярность даже помешала правильному ходу дела. Так, на курсах по кооперации, по библиотековедению и т. п. нередко появлялись приезжие из провинции с особою целью. Они ходили на курсы не для того, чтобы слушать лекции, а для того, чтобы повысмотреть среди слушателей таких, кто выдавался своими способностями. И затем таким намеченным лицам поддавалось немедленно отправиться в какое-нибудь провинциальное захолустье и занять там то или другое место при каком-нибудь кооперативном учреждении или библиотеке и т. п. Этими преждевременными предложениями слушатели отрывались от неоконченной еще учебной работы, и руководителям университета приходилось принимать особые меры предосторожности против таких ловцов людей, прибывавших из глубины провинции. Конечно, в этом сказывался страшный недостаток в культурных работниках в глухих провинциальных уголках. Но сказывалось также и другое: чрезвычайно высокая оценка образовательного значения университета Шанявского, простодушное убеждение в том, что достаточно пробыть хотя некоторое время в его стенах, подышать его воздухом, чтобы получить уже возможность выступать на поприще культурной общественной работы.
Можно сказать без преувеличения, что звание "шанявца" служило по всему лицу русской земли отличной рекомендацией для человека. В широкой популярности университета Шанявского, в каком-то нежно-любовном отношении к нему в широких слоях населения мне пришлось убедиться не так давно, когда самого университета уже не существовало. В 1919 г. в Москве еще существовал — тоже вскоре закрытый — Московский областной союз кооперативных объединений. Я работал в культурно-просветительном отделе этого союза. Союз стал организовывать лекционные поездки по провинции для состоявших при нем учреждений. Ездить по России в железнодорожных вагонах в то время было весьма рискованно: это было верным способом схватить тиф, и вот лекторы союза пустились разъезжать по Руси "на долгих". В компании с несколькими лекторами совершил и я две такие поездки на лошадях и в санях, принадлежавших союзу. В первый раз мы проехали таким образом от Москвы до Тулы и обратно. Во вторую поездку мы проделали путь от Москвы до Владимира и обратно. По дороге мы останавливались в уездных городах и больших селах и читали лекции. Союз начал уже подумывать о систематизации таких поездок, об устройстве своих почтовых станций и т. п. Но союз вскоре был закрыт, и все его начинания уничтожены. Я вспоминаю об этих поездках с большим удовольствием. Это был истинный отдых для нервов от тяжких переживаний того времени. Целый день сани-розвальни мерно двигаются по бесконечной пелене снежных полей. Легкий морозец ласкает щеки. Кругом — полная ненарушимая тишина. Мы едем и дремлем или ведем неторопливые приятельские разговоры. И начинает казаться, что куда-то далеко-далеко отодвинулись терзающие душу впечатления от текущих событий. Незаметно приближается вечер. Небо розовеет под лучами заката, и в отдалении начинают уже мелькать огоньки уездного города. Доезжаем до города. Сани подвозят нас к крыльцу того помещения, где назначены лекции. И мы прямо попадаем во взбудораженный человеческий улей. Комнаты набиты битком. Нас давно уже ожидают. Мы наскоро пьем чай и закусываем, и затем начинаются лекции и после них бесконечная беседа. И вот не проходило почти ни одной такой беседы без того, чтобы несколько человек из числа собеседников не обратилось к нам с вопросом: "Ну а как идут дела в нашем шалявском университете?" — и всегда этот вопрос сопровождался какой-то любовной улыбкой, точно спрашивали о родном и бесконечно милом человеке. И когда мы отвечали, что этого университета более уже не существует, что деятельность его прекращена по распоряжению власти, этому известию просто не хотели верить, качали головами и смотрели на нас с сомнением, предполагая, что мы что-нибудь спутали. Деятельность университета имени Шанявского составляет замечательнейшую страницу в истории русского просвещения и русской общественности. Зачем-то эту страницу насильственно прервали на полуслове? Но мы не сомневаемся в том, что с наступлением эры возрождения разрушенной русской культуры восстановится и это истинное народное учреждение и светоч знания вновь засияет под его кровлей прежним блеском.
Уже под конец моего пребывания в России я стал еще читать лекции по истории России в театральной школе при московском Малом театре. Мои работы по истории русского театра и, в частности, моя книга о Щепкине повели к моему сближению с труппой Малого театра, ревностным поклонником которого я был всегда. С Ермоловой я был знаком уже давно, встречая ее постоянно в доме ее сестры Шереметьевской, как я уже упоминал в одной из предшествующих глав. Несмотря на громкую свою славу гениальной трагической артистки, Ермолова была по натуре в высшей степени скромна и застенчива. В силу своей застенчивости она казалась иным несколько суровой. А между тем ей была свойственна редкая доброта и чистота души. Вся труппа обожала ее. Грязь интриг, которою всегда бывает пропитан закулисный театральный мир, отскакивала от нее, как бы не смея к ней прикоснуться, и влияние благородства и сердечности приносила она с собою
