Сочинения. Письма - Павел Васильев

Многие Ваши открытия и мнения стали аксиомами в творческой практике современной поэзии.

Мы также знаем Ваши прекрасные стихи, как, напр., «Зима», «Весна с угощениями», «Корверан», и поэму «Игра в аду», написанную совместно с Хлебниковым.

Наша поэтическая молодежь должна знать эти блестящие образцы Вашего мастерства, по крайней мере наряду с Пастернаком, о котором, кстати, как о художнике, можно спорить гораздо больше, чем о Вас.

Не от своего лица, а от лица целого ряда выдающихся литераторов выражаю удивление по поводу того, что Вы не доведены до станка молодого автора.

Развивайте активность, Крученых, восходите на светлую трибуну социалистической литературы, укрупняйте размах своего творчества.

В наше время, если художник поймет свой равноправный народ, этот народ наверняка поймет его.

Жду Вашего ответа.

Павел Васильев.

21. М. ГОРЬКОМУ

23 сентября 1935 г. Электросталь

Глубокоуважаемый Алексей Максимович!

В Ваших глазах я, вероятно, похож сейчас на того скверного мальчика, который кричит «не буду, дядя», когда его секут, но немедленно возобновляет свои пакости по окончании экзекуции… Аморальный, хулиганский, отвратительный, фашистский — вот эпитеты, которыми хлестали меня безостановочно по глазам и скулам в нашей печати. Я весь оброс этими словами и сам себе кажусь сейчас какой-то помесью Махно с канарейкой.

Ваше чудесное и доброе письмо, Ваша неожиданная помощь, так осчастливившие меня в свое время, — теперь превратились в грозное орудие против меня, заслонили мне дорогу назад и зажгли во мне мучительный стыд.

Мне понятно теперь, как опасна бывает иногда помощь великанов!

После Вашего письма, садясь за работу, я думал: вот возьму и напишу такое, чтобы все ахнули, и меня похвалит Горький! Я гордец, и я честолюбив, Алексей Максимович, — и, ложась спать, я говорил жене:

— Вот погоди, закончу задуманное — Горькому понравится…

Я сработал поэму «Кулаки», прочел ее знакомым, перечел сам и убедился, что она «не то». И почувствовал апатию к ней. Озлобился. Выпил несколько раз. Из-за ерунды поскандалил с Эфросом. Этот по существу ничтожный и ограничившийся обоюдной руганью случай не привлек бы ничьего внимания, если б за несколько месяцев назад Вы своим письмом не вытащили меня на «самый свет».

Получилось плохо. Меня исключили из Союза писателей (не выполнил обещаний), фактически запретили мне печататься где-либо, оставили меня буквально без копейки. Я метался из стороны в сторону, как совенок днем, искал хоть какой-нибудь поддержки, куска хлеба, наконец, для себя и семьи.

Я раз двадцать просил т. Щербакова отправить меня на стройку, в колхоз, — от стыда, от многих улыбающихся и нелюбящих меня, от самого себя. Щербаков говорил: «Иди к Гронскому — Гронский пошлет». Гронский же отправлял к Щербакову: «Пусть пошлет Щербаков…»

Но в глубине моей души тлела надежда — все-таки подняться, непримиримый огонек — единственное, что я ценю в себе. И снова сел работать. В это время я начал и довел до половины лирическую поэму «Христолюбовские ситцы».

Семь месяцев сиднем сидел дома. Выпивать же стал под конец главным образом (не преувеличиваю!) потому, что «друзья» вместе с водкой приносили и закуску.

Мне трудно Вас уверить, но историю с Алтаузеном расписали в «Правде» страшно преувеличенно. Просто, видимо, решили положить конец и т. д.

Вот уже три месяца, как я в Испр. Труд. Колонии при строительстве завода Большая Электросталь.

Я работаю в ночной смене краснознаменной бригады, систематически перевыполняющей план. Мы по двое таскаем восьмипудовые бетонные плахи на леса. Это длится в течение девяти часов каждый день. После работы валишься спать, спишь до «баланды» и — снова на стройку.

В выходные дни играем на гармонях, беседуем, и я частенько рассказываю о том, как Вы написали мне чудесное и доброе письмо и как недовольны были этим люди, хотевшие моей погибели…

Я не хныкаю, Алексей Максимович, но зверская здешняя работа и грязь ест меня заживо, а главное, самое главное, лишает меня возможности заниматься любимым — литературой.

Мне нечего трусить и лгать и нечего терять — проверял себя сейчас на бетонных плитах, вижу, что, несмотря ни на что, люблю свою страну, люблю свое творчество и наперекор всему — уцелею.

Но как не хватает воздуха свободы! Зачем мне так крутят руки?

Я хотел бы сейчас работать где-нибудь на окраинах Союза. Может ли быть заменена тюрьма высылкой в какие угодно края, на какой угодно срок?

Я имею наглость писать эти строки только потому, что знаю огромные запасы любви к Человеку в Вашем сердце.

Ну вот и всё… Если не изменится ничего в теперешнем бытии моем — всё равно не пропаду, сожму зубы, перемучусь и дождусь срока…

Весь Ваш Павел Васильев.

23 сентября 35 г.

ИТК. Электросталь.

22. Н.Н. АСЕЕВУ

14 августа 1936 г. Салехард

Здравствуйте, дорогой Николай Николаевич!

Пишу Вам из Салехарда (б. Обдорск). На днях выезжаю в Новый порт — это за Полярным кругом.

Здесь страшно много интересного. Пишу залпами лирические стихи, ем уху из ершей, скупаю оленьи рога и меховые туфли в неограниченном количестве.

Как видите, не могу удержаться от того, чтобы не послать Вам и Ксане мои приветы и низкие поклоны. Я страшно Вас люблю и часто вспоминаю.

Пробуду на Севере аж до самой зимы. О Москве, покамест, слава богу, не скучаю. Как здесь хорошо и одиноко! А люди, люди! Вот уж подлинные богатыри — не мы.

За несколько недель здешняя спокойная и серьезная жизнь вдохнула в меня новые силы, здоровье и многие надежды!

Месяца через полтора увидимся, и я вновь с бо-о-льшущим удовольствием пожму Вашу хорошую золотую руку.

До свиданья, дорогой Николай Николаевич!

Павел Васильев.

1936

14 август<а>.

Салехард. P.S. Привет супругам Кирсановым.

Что Вам привезти в подарок?

Иллюстрации

Павел Васильев и Нина Голицына. 1935 г. Публикуется впервые Автограф одного из ранних стихотворений П. Васильева. 1923 г. Одноклассники П. Васильева. Слева направо: Дагаев Серафим, Бурчевский Евгений, Стэнман Евгения, Пшеницына Мария, Макаров Анатолий, Иванова Вера. 1928 г. Павел Васильев с Львом Повицким. Владивосток. 1926 г. Писатели-сибиряки. Сидят (слева направо): Николай Анов, Николай Феоктистов, Иван Ерошин. Стоят: Евгений Забелин, Сергей Марков, Леонид Мартынов. 1928 г. На Селемджинских приисках. 1929 г. Публикуется впервые Павел Васильев и Николай Титов. Конец 1920-х гг. Павел Васильев и Галина Анучина. 1932 г. Страница письма Галине Анучиной. 1933 г. Первая страница протокола допроса П. Н. Васильева. 1932 г. Павел Васильев. После освобождения. Июль 1932 г. Павел Васильев и Петр Орешин. 1932 г. Павел Васильев. 1932 г. Галина Анучина Фрагмент письма.1934 г. Павел Васильев с поэтом Алексеем Крученых. 1930-е гг. Титульный лист единственной поэтической книги Павла Васильева, изданной при его жизни. 1934 г. Павел Васильев и Елена Вялова. 1933–1934 гг. Наталья Кончаловская. 1933 г. Павел Васильев с матерью Глафирой Матвеевной. Омск. 1936 г. Лубянка. Февраль 1937 г.

Комментарии

Павел Васильев в течение жизни составил несколько сборников стихотворений, ни один из которых не вышел в свет. Первый сборник «Путь на Семиге» дошел до стадии верстки, на которой был остановлен Главлитом. Верстка, сохраненная А. К. Тарасенковым, в настоящее время находится в Российской государственной библиотеке.

В Российском государственном архиве литературы и искусства (ф. 613, on. 1, ед. хр. 5811) находятся списки оглавлений других сборников, подготовленных поэтом к изданию, содержание которых отчасти дублирует «Путь на Семиге». В эти сборники включались одни и те же стихотворения, а также отрывки из поэм «Песня о гибели казачьего войска» и «Соляной бунт». Последняя вышла отдельным изданием в 1934 году. Это была единственная прижизненная поэтическая книга Павла Васильева.

Ниже приводятся списки стихотворений, включенных в упомянутые сборники, в авторском композиционном расположении.