Моя борьба. Книга пятая. Надежды - Карл Уве Кнаусгорд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мысль, что мы способны завести детей и таким образом предрешить собственное будущее, одновременно будоражила и ужасала.
– Последствия уж больно серьезные, – сказал я, – на всю жизнь. Все остальные наши решения не такие важные. Какая разница, к примеру, решишь ты изучать историю или социальную антропологию.
– Ну нет, разница есть.
– Если смотреть издалека, то нет. А что уж тебе поставят, это вовсе мелочи. Но мы ради этой ничтожной разницы жилы рвем. По-настоящему важных вещей совсем мало.
– Понимаю, о чем ты.
– Когда я пишу, мне кажется, что это вопрос жизни и смерти. Но на самом-то деле нет! Фактически я просто в игрушки играю.
– Может, и так, – сказала она, – но не все в мире вопрос жизни и смерти. Нельзя же видеть только черное и белое? Жить надо так, чтобы было весело! – Она рассмеялась.
– Ловлю тебя на слове! – сказал я.
– Ладно, но ведь так оно и есть? Представим, что вот сейчас мы завели ребенка. Дело серьезное. Оно, как ты сам сказал, предрешило бы нашу дальнейшую жизнь. Но жизнь-то все равно никуда не делась бы, так? Нам пришлось бы менять подгузники, гулять с ребенком и все в таком же духе – нам все равно придется когда-нибудь это делать, ничего такого ужасного в этом нет, верно?
– Да, ты права.
Гунвор откусила вафлю.
– Ну что, вкусно? – спросил я.
Она лишь кивнула с набитым ртом.
Я посыпал вафлю сахаром, свернул ее и откусил большой кусок.
– Да, ничего, – сказал я, прожевав.
– Отличные, – похвалила Гунвор, – чаю нальешь?
Я налил ей чаю.
– Что там было-то вчера? – спросила она. – С кем напился?
* * *
Я положил голову ей на грудь. Гунвор запустила руку мне в волосы, я слушал, как бьется ее сердце. В ней было нечто совсем детское, трогательная невинность, а я лежал в позе покорности, напоминая себе собаку, словно я чем-то поступился, и не то чтобы не по доброй воле, мне нравилось и в то же время не нравилось такое утешение, приятное и унизительное.
Чуть погодя мы пошли в гостиную покурить, Гунвор завернулась в одеяло. Мы обсуждали Роберта, мужа ее сестры, он был лет на пять-шесть старше меня и буквально излучал мужественность: на вечеринке, где мы с ним познакомились несколько недель тому назад, он рассказал, как однажды за ним погналась целая шайка. Он выхватил кол, заорал и прикинулся чокнутым, поэтому в итоге они отстали, а он бросил кол и пошел себе дальше. Если тебе что-то надо, говорил он, то бери и делай. Не бойся. Надо только перешагнуть порог, за которым тебе уже все равно и поэтому не страшно. И тогда можешь делать что хочешь. Раньше он был художником, но потом бросил, потому что испугался, что сойдет с ума.
– Он так тебе и сказал? – удивилась Гунвор.
– Да, прямо так и сказал. Не знаю, насколько я ему поверил. Звучит немного кокетливо. Я бросил рисовать, испугавшись, что сойду с ума. Но когда смотришь на него, это не кажется таким уж невероятным. Видно, что у него есть прошлое.
– В смысле?
– Ну, на типичного студента он не похож. И в университет, в отличие от нас, он поступил не сразу. Для него это скорее завершение, своего рода покой после бури.
– Забавно, что мы с сестрой остановились именно на вас с Робертом. Вы чем-то похожи, правда?
– Нет.
– Нет?
– Нет. Я мальчишка, а он мужчина.
– Он просто старше.
– Дело не только в этом.
Своей избранницей, сестрой Гунвор, Роберт гордился, он знал, зачем она ему. Он всегда относился к ней с уважением и подчеркивал разницу между ними. Я Гунвор не гордился, не до конца понимал, зачем она мне, и не всегда проявлял уважение. Роберт выражался четко, по-мужски просто и внятно, а я – смутно, расплывчато, трусливо. Наедине с Гунвор – нет, но в присутствии других дело обстояло именно так. Я старался уловить, чего от меня ожидают, и подстраивался.
Мы переглянулись и заулыбались.
– Запустим стирку? – спросил я. – Ты вроде белье принесла?
Она кивнула и встала.
– Давай я, – предложил я.
Гунвор с улыбкой покачала головой:
– Нет, я сама.
– Как хочешь.
* * *
Магазин, где продавались крысоловки, пришлось поискать. Я купил несколько штук и еще заодно крысиный яд, сложил все в пакет и пошел домой. У меня на счете осталось несколько сотен крон, и я переживал; такие сложности возникали каждую осень и весну, стипендия заканчивалась, следующая – только через несколько месяцев, а если семестр весенний, то и через полгода. В первую весну я работал на Хьяртана, во вторую – продал все свои пластинки, осенью я занимал у всех подряд или уезжал жить к маме. Однако в перспективе такой выход не годился, проблема возникала регулярно, а подобные временные меры лишь оттягивали необходимость ее решать. Иначе говоря, мне требовалась работа. А найти работу можно, когда у тебя есть либо связи, либо профессиональный опыт. У меня не было ни того ни другого. То есть я год проработал учителем, значит, наверное, могу рассчитывать на временную должность в начальной школе, но не в центре, это вряд ли, тут чересчур много желающих, придется искать ближе к окраине. Другой вариант – пойти санитаром. Этого мне не хотелось, но что поделать. В городе имелись две крупные лечебницы: одна, больница Саннвикен, – для душевнобольных, другая, Вестланнсхеймен, – для умственно отсталых; и, насколько я понимал, санитары без профессионального образования нужны были и там и там. Если будет выбор, то Саннвикен предпочтительнее – лучше психи, чем умственно отсталые.
Вернувшись домой, я принялся за обзвон. Начал со школ – в муниципалитете мне дали несколько номеров, но у них штат по большей части оказался укомплектован, к тому же, как мне сказали в одной из них, я слишком молод, но кое-где все-таки записали мое имя и телефон, правда ничего не обещая, потому что список кандидатов у них и так длинный. В Саннвикене вакансии имелись, однако сперва там пожелали со мной встретиться и предложили зайти на неделе с документами.
Да, разумеется.
Например, в четверг – подходит?
Четверг вполне подходит, да.
* * *
Перед сном я поставил две крысоловки в шкафчик
