В прятки с отчаянием (СИ) - "AnnysJuly"

— Живой? Берман, не молчи! — просипела я, сквозь захлеб истерических рыданий. Черт, руки-то дрожат.

— Живой, пульс есть, но досталось хорошо. Нужно его в лазарет, срочно, — мужчина спокоен и собран. По крайней мере, кажется таким.

— Риз, ты меня слышишь? Риз… пожалуйста, отзовись, — позвала я, но он уже давно без сознания и не реагирует ни на что. Наверное, это хорошо, потому что не чувствует боли… Притискиваю ладонь к груди и чувствую биение сердца! Он живой… Только б все обошлось, Господи, пожалуйста.

Он весь переломанный, дотронуться страшно, — пальцы лихорадочно стараются осторожнее ощупать повреждения. Голова разбита, на лице живого места нет от ссадин и кровоподтеков; губы, скулы, подбородок черные… Пальцы скользят по щеке, стирая кровь в торопливом ласковом касании, спускаясь на шею, дышит, хоть и с трудом. Наверное, все ребра переломаны и внутренние органы отбиты. Боже мой, ну за что все это… Страх за его жизнь, беспокойство о последствиях травм, жуткое осознание пережитого — все разом, пробивает кошмарное оцепенение так остро, что я дергаюсь, жалобно всхлипывая, и судорожно цепляюсь за его руку, боясь, что слабый пульс остановится, и глажу, глажу эту теплую ладонь с полностью разбитыми костяшками…

Как же я его люблю, оказывается! Но… видимо я приношу одни несчастья, раз жизни близких людей рядом со мной, летят в тартарары… Это моя вина, моя… Лучше бы Риз не спасал меня тогда! Застонав, я закрываю лицо руками. Боль грызет и изнутри, и снаружи. И тем не менее рассудок уже берет верх над эмоциями. — Берман, у вас регенерация есть? В Бесстрашие не поедем, кто знает, сколько там еще желавших убить его. Ми, дай коммуникатор, мой разбили, я позвоню Трою. Нам нужно как можно быстрее в Эрудицию.

— Что тут вообще случилось? Люс, чего им надо было, почему они напали на вас? Это же свои… — растерянно ругается Тревис, пока я потрошу вырванную из рук Бермана аптечку, ища шприц с регенерацией. — Гилмор, твою ж нахрен, а ты тут как оказался? Дай посмотрю, что у тебя там, балбес, опять вся рожа разбита, — заметила она, наконец, родственничка опирающегося на стену и зажимавшего окровавленную бочину, бросаясь к нему.

— Вот у него и спроси, какого черта он натравил на нас своих обдолбанных дружков? — злобно выплюнула я, с трудом удержавшись, чтобы самой от сковавшего отчаяния не бросится на Гилмора. — Что ж ты наделал, Джай? Отомстить так захотел, самолюбие взыграло? Ну мне бы и мстил тогда, раз простить не смог… Стоило оно того? Если он не очнется, Гилмор, я не знаю, что я с тобой сделаю. Клянусь! Я же убью тебя, сволочь.

— Люси, я не думал… — А мне не то, чтобы посмотреть на него больно, слышать невыносимо. Хотелось выть от бессилия.

— Заткнись. Нет тебе оправдания. И не вздумай ко мне когда-нибудь подходить, — оборвав его, судорожно тыкаю кнопки коммуникатора. Вот уж Трой сейчас ох*еет…

Дей

— И что ты в ней нашел, в этой примитивной? — Зейн, как и всегда, закладывая руки за спину, надменно вопрошает, разглядывая покалеченное Гилмором тело, по которому все еще наносятся равномерные удары. Боли я давно уже не чувствую, остается только сознание того, что с каждым ударом из тела уносится жизнь. — И стоила она вот этих мучений?

— Тебе этого не понять, — вот странно, разве мысленно можно прохрипеть? — Если ты меня убьешь, ты не сможешь скрыть этого от сената…

— Да неужели? Почему это еще? — насмехается мой безупречный друг. — Я был безупречным гораздо больше чем ты, Дей, и я был на станции все это время, пока ты осваивался среди примитивных. Кстати, хорошая причина взять тебя обратно, ты отлично втерся к ним в доверие, самка доверяет тебе и она не самая последняя особь в городе. Так что неплохая работа, хвалю! Одно твое слово, и я прикажу ему прекратить…

— Ты ошибаешься насчет людей, Зейн Кёртис! Мы все ошибались! Мы ничуть не лучше, а они — не хуже нас! Мы все одного вида! Вы просто заигрались в превосходство, тогда как они ничем не отличаются от нас!

— Ты так ничего и не понял, Дей. Разве дело в происхождении? Дело в том, что каждое сообщество является конкурентом друг другу. Появись мы на Поле просто так, без оружия, кто нас будет слушать? А когда мы принесем с собой весомые аргументы, вроде берсерков или хорроров, мы сможем занять ту нишу, которая нам будет нужна, а не ту, которую нам попытаются навязать их правители!

— А ты не думал, что можно договориться! Да, остался только один континент после катаклизма, но неужели для нескольких сотен тысяч человек на нем не хватит места? Зейн… — палка в очередной раз опустилась на голову и связь исчезла, но вместе с этим исчезла и палка, и боль, и сознание…

Я прихожу в себя и в который раз натыкаюсь взглядом на белый потолок, стены, простыню, которой я укрыт. Самовосстановление идет своим чередом, после пяти дней на этой койке, я нашел и пролечил все повреждения, теперь осталось только набраться сил. До сих пор старался не думать о том, что произошло в той подворотне, бросая все свои возможности на максимально скорейшее излечение, но не могу не думать о Зейне. Он задумал что-то, чего я не могу понять и на что я не могу повлиять. Я нужен ему и он мог спокойно захватить меня, да тем же примитивным куполом, в конце концов, но он этого не сделал. Он позволил мне спастись, а я…

Потерял бдительность настолько, что перестал сканировать опасное пространство, отвлекся, не увидел… Вел себя хуже примитивного, не подумав, что эта подворотня самое неудачное место для разговора и признаний, но когда я вижу Люси, разум отказывается работать в привычном режиме. Это одновременно потрясающе, удивительно, пьяняще великолепно, но… Я подверг ее опасности. Я никак не могу научиться контролировать себя. Никак не могу нащупать ту грань, тот момент, когда заканчивается самоконтроль и начинается упоительное безумие.

Любовь — это безумие? Сладкое, затягивающее в восхитительный плен, помешательство, граничащее с эйфорией. Я пробовал найти ответ на этот вопрос там, на станции, когда видел, как Алекс страдает из-за Лекси. Информация, которую я нашел у безупречных по этому вопросу, пестрила терминами и ответа на вопрос не давала:

«Чувства примитивных. Любовь — это нейромедиаторы — дофамин и эндорфины, природные эйфоретики, чей выброс связывается с определённой особью-партнёром (а если быть точнее, то, скорее, с поведением определённой особи-партнёра). Фенилэтиламин, действующий на ранних этапах, побуждает особей к физической связи. На более поздних этапах подключаются вазопрессин и окситоцин, вызывающие восторг и эйфорию, создающие мотивацию для продолжения рода. То, что примитивные называют любовью — это гормональные всплески, обусловленные, по всей видимости, психологической реакцией особи на определённую комбинацию внешних раздражителей. У постчеловечества отсутствует, благодаря подавлению данных процессов частотно-импульсным преобразователем».

Я спрашивал у Люси, что такое любовь, но будучи сама ребенком, она только транслировала мне картины того, что сама понимала под этим словом. Целующихся родителей, парочки, обнимающиеся в Яме, объятия братьев, теплые взгляды… Все это подтверждало теорию безупречных, но точно также не отвечало на вопрос — отчего человек готов жертвовать собой ради той женщины, которой он дарит свои улыбки. Чтобы это понять, недостаточно увидеть. Нужно испытать самому. Зейн удалил чип, но сможет ли он после 24 лет воздействия и подавления испытывать эмоции? Что-то мне подсказывает, что вряд ли…

Внезапно чье-то присутствие нарушило мое томительное уединение. Придерживаясь за бок рукой, в дверях моей палаты мелькал Гилмор, еще не совсем оправившийся от ранения, но уже вполне бодрый. Я знаю, что он был под воздействием Зейна, но все равно видеть его мне не особенно приятно.

— Я хочу чтобы ты знал, что я ни о чем не жалею, — бросает он мне, окидывая презрительным взглядом. — Но меня мучает один вопрос. И ты ответишь на него.

— С х*я ли ты взял, что я отвечу тебе? — удивившись, я даже позабыл о том, что мне надо бы на него злиться.