Миледи и притворщик (СИ) - Ванина Антонина

– Так, значит, ты наложница?

– Была ею целых три дня. А потом я надоела визирю, и он отправил меня в услужение своей единственной жене. Но она не потерпела рядом с собой бывшую жрицу Лахатми. Госпожа Нейла родом с далёкого юга и молится другим богам, тёмным и огненным. Сила диких вод её страшит. Потому она отослала меня в купальни, чтобы там я каждый день помогала прихорашиваться новым наложницам, чтобы каждый день видела их красоту, каждый день слышала их рассказы о любовных победах, видела золотые украшения, что дарят им за ночь удовольствия. Нейла хотела, чтобы каждый день в этом доме был для меня нескончаемой карой. Так и есть. Но не из-за чужих подарков.

Я как могла, повернула ноющую шею, чтобы взглянуть на прислужницу. Да, грусть в глазах её хорошенькое личико не красит, а мужчину женское уныние угнетает. Но разве это повод тратить деньги на выкуп жрицы, чтобы через три дня отослать её служить в купальни? А ведь без невинности она теперь даже в храм вернуться не может.

– Так чем же ты так не понравилась визирю? – всё же решила я добраться до сути. – Ты молода, красива, не глупа. Чем же ты ему не угодила?

– Только тем, что все девять лет в храме меня учили гадать по полёту птиц и читать священные тексты и совсем ничего не рассказали о том, как ублажить мужчину. Здесь в купальне можно многое услышать и узнать за пару недель. Но когда я попала во дворец, у меня пары недель не было. Только три дня.

Так визирь обесчестил невинную жрицу и сослал в купальни только потому. что она неумела в постели? М-да… А может он просто престарелый маразматик и в его голове нарушены все причинно-следственные связи?

– Ты, наверное, жалеешь, что не успела узнать все премудрости любовных игр и обольстить визиря.

– Нет, госпожа. Я жалею только о том, что мне пришлось покинуть храм Лахатми. Лучше бы я и дальше служила богине и была проводницей её чистых вод. Пусть все говорят, что жрица – невольница своей богини, что она несвободна и телом, и душой. Но здесь я уже давно чувствую себя настоящей рабой.

– А в храме разве ты не была рабой своей богини? Почему ты должна была служить ей одной целых двадцать два года? И что бы ты делала, если бы покинула храм в тридцать лет? Куда бы ты пошла? Здесь тебя бы взяли в жёны в такие-то годы?

– Жрица покидает храм не с пустыми руками, – уверила меня Иризи. – С богатым приданым она всегда может найти себе мужа. Но только при одном условии. Она должна сберечь своё девство.

– Так вот оно что. Теперь я понимаю, о чём ты сожалеешь. Через тринадцать лет ты бы могла обрести семью. А теперь неужели надежды совсем не осталось?

– Не нужна мне больше надежда, – услышала я неожиданный ответ. – Здесь во дворце я познала мужчину и больше не желаю делить ложе ни с одним из их жестокого племени. Если бы только можно было просто покинуть дворец визиря, поселиться на окраине Альмакира и плести ковры на продажу… Я бы многое отдала за такую вольную жизнь.

На этом Иризи закончила заниматься моей спиной и, взяв поднос с лекарствами, ушла. Она приходила ко мне по три раза на дню, приносила еду, снова делала примочки, помогала подняться и одеться. Мы частенько оставались наедине и могли поговорить о разном: о Нейле, других обитательницах женской половины, о старом противном визире, о жизни Иризи в отчем доме и храме.

Я слушала её и невольно восхищалась. На фоне здешних девиц, у которых только постельные утехи и сытая жизнь на уме, Иризи просто образец здравомыслия. Подумать только, эта девушка мечтает лишь об одном – оказаться на воле и зарабатывать на жизнь собственным трудом. Не ублажать мужа, не выпрашивать у него подарки – просто жить своей жизнью и не зависеть ни от кого. Просто удивительная девушка. Интересно, много таких в Сахирдине? Что-то мне подсказывает, что нет.

Как-то раз Иризи рассказала, что здесь родители стараются, как можно раньше выдать своих дочерей замуж, чтобы не кормить лишний рот. Одиноких девушек мало – они либо больны, либо уродливы, либо не в своём уме. Если выберешь путь независимости, соседи будут тыкать в тебя пальцем, сочинять небылицы, обзывать пропащей. Не каждая вынесет давление общества. Не каждая справится с тяготами одиночества. Не каждая сможет себя прокормить.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

– Но что мне думать об этом, – в очередной раз, закончив наносить мазь, сказала Иризи, – ни одна женщина ещё не уходила из дома визиря, будь то жена, или наложница. А наложницей я уже была.

– Что за дурацкое правило? Почему женщинам визиря нельзя покидать дворец? Ты ведь не нужна ему больше. Зачем он тебя здесь держит?

– Как же ты не понимаешь? Он познал меня. Теперь ни один другой мужчина не должен посметь овладеть бывшей наложницей визиря. Иначе визирь сочтёт это за оскорбление, и смерти не миновать ни мне, ни тому, другому мужчине.

– То есть, – пыталась понять я, – для визиря ты всё равно, что использованная вещь, но эту вещь даже на помойку выбросить жалко, вдруг какой-то бедняк подберёт и возомнит себя достойным визиревых почестей.

– Как верно ты сказала, я бы так не смогла. Ты права. Я в этом доме всё равно, что корка дыни, на которой осталась сладкая мякоть, и которую лучше скормить скоту, чем отдать нищим на пропитание.

– Не говори так, Иризи, ты не объедок. Это твой господин перестал отличать людей от бездушных предметов.

– Не всё ли равно, кем считает меня визирь? Это в твоём мире ты можешь собрать гарем из мужчин. А здесь всё иначе. Здесь женщина только вещь. Любима, когда удобна, и ненавистна, когда бесполезна.

Увы, но, кажется, Иризи права. Не в визире дело. Всему виной сложившиеся за тысячелетия порядки. Давным-давно и в Аконийском королевстве они были ничем не лучше. Но прошло время и всё изменилось. А в Сарпале отчего-то переменам места нет. Интересно было бы узнать причину.

Время шло, моя спина под действием чудесной мази быстро восстанавливалась, а вместе с выздоровлением пришло и радостное известие:

– Твой усатый муж вернулся! – прибежала в зал дочь Нейлы. – Я видела с террасы, как он ехал на коне в сопровождении стражи, а за ними на волокуше волы тащили самолёт с отвалившимся крылом.

Прекрасно! Леон вернулся во дворец живой и здоровый. Сейчас он покажет визирю остатки своего моноплана, и мы можем быть свободны. Мы скоро покинем дворец и отправимся в Ормиль. Лучше и быть не может.

Я прождала вестей от прислужниц весь день, но никто не пришёл ко мне и не сказал, что Леон хочет меня видеть и вызывает к себе. А я бы бежала, летела к нему, чтобы броситься на шею и попросить скорее забрать меня отсюда.

Но Леон никого не прислал за мной. Зато в зал незадолго до отбоя явилась Нейла со своей кошкой.

– Все вон, я желаю говорить с чужеземкой.

Полураздетых девушек как ветром сдуло – все выбежали в коридор, оставив нас со старой ведьмой наедине.

Её дикая тварь бодрым шагом подбежала ко мне и села рядом с тахтой. Кошка так внимательно на меня смотрела, что заживающая спина инстинктивно снова заныла. А ещё метка на шее, что никак не сходила, начала зудеть.

– Как твоё здоровье, дорогая гостья? – с кривой усмешкой спросила Нейла. – Хорошо ли спится, сытно ли естся?

– Всё прекрасно, госпожа Нейла, – даже не стала я выдавливать из себя притворную улыбку, – о больших удобствах я и мечтать не могла.

– Язвительная мерзавка, – без всякой злобы констатировала она и присела на тахту напротив, – Я пришла пожелать тебе доброго пути.

– Куда? На тот свет? – насторожилась я.

– Тебе туда ещё рано спешить. Сначала выйди замуж за стылого мужа, роди ему четырёх детей, а потом думай о смерти.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

О, ведьма снова заглянула в моё будущее. Что-то плохо она там всё рассмотрела.

– Я рожу четырёх детей? – пришлось усомниться мне вслух. – Вообще-то я современная женщина, а не свиноматка. Зачем мне столько?

– Доживи до своего замужества, – надменно заявила Нейла, – а там ты ещё попомнишь мои слова.

Да? Неужели мой стылый принц захочет стать многодетным отцом? Или все дело в том, что мне удастся родить наследника престола только с четвёртой попытки? Какой ужас… Не хочу я такого брака и такой семьи.