Чародей и дурак - Джулия Джонс

Этого зрелища Тавалиск никогда не мог забыть. Зверская, среди бела дня совершенная расправа показала ему, на что способны жители славного города Рорна.

После этого Силбур стал осторожнее. Опасаясь лишиться всякого влияния на Рорн, опасаясь раскола и создания в городе собственной конфессии, Церковь разрешила Рорну самому избрать себе архиепископа. Не всему Рорну, конечно, а лишь его священному синоду, но к тому времени Тавалиск возымел такую силу среди купцов и простолюдинов, что духовенство просто побоялось избрать кого-то другого. Не один Тавалиск, как видно, не мог забыть новоиспеченного архиепископа, лежащего на мостовой в луже крови. Попы ведь известные трусы.

Не прошло и месяца, как Тавалиск воссел на священный престол Рорна. Он стал самым любимым архиепископом за последнюю тысячу лет. Силбур его ненавидел, местные церковники презирали его, а святейший отец безуспешно пытался отлучить его от Церкви. Зато рорнцы его обожали как человека, обуздавшего Церковь. Тавалиск был молод, талантлив, непокорен — и вышел из народа. Он мужал вместе с городом и богател вместе с ним.

Шли месяцы, годы, десятилетия. Рорн сделался самым крупным торговым городом Обитаемых Земель, а Тавалиск — самым влиятельным служителем Церкви. Власть его была безмерной, а влиянием он мог помериться с Силбуром. Никто не отваживался более бросить ему вызов — ни его святейшество, ни старый герцог Рорнский. Тавалиск был негласным главой Церкви на востоке, а в Рорне, ставшем ему родиной, мог сойти за короля.

Тавалиск положил ладонь на рукописи Рапаскуса. Их перевозку он не мог доверить никому. Стоит кому-то обнаружить их — и он погиб. Все его мятежные доктрины, все ошеломляющие откровения и все реформаторские веяния происходят отсюда, и только рукописи могут это доказать.

Тавалиск подтащил сундук к огню. Пора сделать то, что давно уже следовало осуществить. Беря наудачу свиток за свитком, он стал швырять их в очаг. Они вспыхивали, съеживались и чернели, испуская пахучий дым. Скоро весь очаг наполнился пергаментами — они корчились точно грешники в аду. Это зрелище подействовало на Тавалиска как нельзя более утешительно. Теперь правду знают только он да Баралис.

XXVI

Мелли съежилась в уголке кровати. Она куталась в два одеяла, но даже этого было недостаточно — хотя Кайлок недавно велел Грил накрепко запереть ставни и завесить окна плотными бархатными шторами от сквозняков. Однако огня разводить он так и не позволил, и это говорило о многом. Кайлок, видимо, опасается, как бы она не подожгла дворец либо его самого.

И правильно опасается.

Мелли была не в восторге от этих новшеств. Через закрытые ставни свет проникал тонкими полосками, размечающими комнату на манер турнирного поля. У Мелли выработалось своего рода суеверие касательно этих медленно движущихся линий, и она избегала пересекать их. Это заточение явно сводит ее с ума. Надо же додуматься до такого!

Вся беда в том, что ей нечем заняться, вот в голову и лезут подобные глупости. Эти новые занавески, к примеру. Мелли была почти уверена, что прежде они висели в герцогской опочивальне. Она всего несколько раз побывала там, включая и брачную ночь, но разные мелочи как-то отложились в ней. Странно как она могла запомнить так много с ножом у горла. Но надо же ей было смотреть куда-то — а занавески лучше ножа. Короче, Мелли верила, что это те же самые занавески, но никак не могла решить, к добру это или к худу.

Эти занавески были свидетелями гибели герцога — но сама-то Мелли спаслась. Мелли понимала теперь, что никогда по-настоящему не любила герцога. Ей льстило его внимание, внушала почтение его власть, она покорялась его воле. Ей очень хотелось, чтобы ее любили ради нее самой, — веря, что это действительно так, она таяла словно воск на огне. Она не имела никакого опыта в любви, и ей не с чем было сравнивать. Герцог был первым, кто так настойчиво добивался ее. Он осыпал ее необычайными дарами и расточал ей похвалы. Он любил ее характер и признавал ее ум, обещая ей полное равенство. Герцог был самым могущественным владыкой севера — неудивительно, что все это не только льстило тщеславию Мелли, но просто ошеломляло ее.

Она была влюблена не в герцога, но в себя — такую, какой он ее видел.

Ее чувство к Таулу расставило все по местам. Когда ты по-настоящему любишь кого-то, его отсутствие не просто опустошает тебя — оно разрывает тебе сердце. Смерть герцога потрясла ее, оставив холодной, испуганной и ошеломленной. Все эти месяцы она почти не думала о нем — и теперь бы не вспомнила, если бы не зеленые бархатные шторы.

Мелли пожала плечами. Быть может, она бессердечна — но после четырех месяцев заточения, насилия и оскорблений ей невольно думается, что муж ее легко отделался.

А эти шторы все-таки добрый знак. Они не красного цвета, что само по себе благо, — и не они ли взвились, когда ворвался Таул и спас ее из рук убийцы? Быть может, им еще суждено взвиться снова.

Но на одну лишь счастливую судьбу полагаться нельзя. Мелли встала. Колени у нее хрустнули, а спина заныла, словно у старухи. Она совсем отяжелела, и каждое движение отзывалось болью в позвоночнике, суставах и бедрах. Мелли, с опухшими лодыжками и большим животом, прошла к своему тайнику. Назло себе она пересекла две световые линии и послушала у двери, приложив к ней ухо.

Ее сокровища, как она их называла, хранились в щели между большим ларем для белья и стеной. Начало собранию положила левая перчатка тетушки Грил, к которой теперь прибавилась еще одна левая — на сей раз с руки Кайлока, — а также стеклянный кубок, свеча, пояс с пряжкой и пригоршня костей. Мелли не совсем представляла себе, для чего все это может пригодиться, но ревностно берегла свой клад. Если вывернуть перчатку Кайлока наизнанку, она придется на правую руку. Поясом можно кого-нибудь связать. Для свечи, правда, нужно огниво, зато кубок — готовое оружие.

И как легко она все это приобрела. Главное — потихоньку убрать вещь с глаз долой, пока другой чем-то отвлечен. И Кайлок, и Грил внимательно оглядывали комнату перед уходом, проверяя, не оставили ли они чего — но если ничего не бросится им в глаза, то все в порядке. Не станет же король держать в памяти какую-то свечку или кубок.

Теперь Мелли нужен только нож. Кайлок всегда носит кинжал на бедре, но никогда им не пользуется, предпочитая горячий воск и тонкую веревку. Надо как-то заставить его вынуть кинжал — или самой вытащить его из ножен. Однако с тем и с другим следует поторопиться. Судя по ее расчетам, срок уже близок — и, если живот будет и дальше так расти, она и через комнату его не перетащит, что уж там говорить о побеге из замка.