Избранное - Грэм Грин

— Вы, кажется, попали в беду, Генри, — сказал он.

— Произошла ошибка. Я чихнул и нечаянно высморкался…

— …в цвета Колорадо как раз перед их штабом.

— Да. Но я-то думал, это мой носовой платок.

— Вы попали в отчаянный переплет.

— Видимо, да.

— Вы можете схлопотать десять лет. Вы извините, если я присяду. Столько часов простоял на этом проклятом параде.

— Да, конечно, садитесь.

— Я могу попросить второй стул.

— Не беспокойтесь. Я уже привыкаю к мешковине.

— Ведь худо, что вы сделали это в их День независимости, — сказал ОʼТул. — Как будто умышленно. Если бы не День независимости, вас выслали бы из страны, и дело с концом. С чего это вы назвали меня?

— Вы говорили, что знаете все ходы и выходы, а на «английское посольство» они не реагировали.

— Боюсь, ваша нация тут не в чести. Мы все-таки доставляем им оружие… и еще помогаем гидроэлектростанцию строить… недалеко от водопада Игуасу. Бразилия тоже будет ею пользоваться, но ей придется платить Парагваю за право пользования. Великое дело для их страны.

— Безумно интересно, — сказал я не без горечи.

— Мне, конечно, хотелось бы вам помочь, — продолжал ОʼТул. — Вы друг Люсинды. От нее, кстати, пришла открытка. Она не в Катманду, она во Вьентьяне. Не знаю, чего ради.

— Послушайте, ОʼТул, — сказал я, — если вы не можете ничего сделать, позвоните хотя бы в британское посольство. Раз уж мне суждено провести в тюрьме десять лет, то я хотел бы иметь кровать и стул.

— О чем речь, — сказал ОʼТул, — я все устрою. Я, наверно, мог бы даже вызволить вас из полиции. Шеф полиции — мой добрый приятель…

— Тетушка, по-моему, тоже хорошо с ним знакома.

— Не очень-то на это рассчитывайте. Видите ли, к нам поступила свежая информация о вашей родственнице. Полиция бездействует — очевидно, не обошлось без взятки. Но мы оказываем на нее нажим. Вы, похоже, связались с весьма сомнительными личностями, Генри.

— Моей тетушке семьдесят пять лет. — Я взглянул на свои настенные записи: улица Прованс, Милан, «Мессаджеро». Девять месяцев назад я и сам счел бы ее карьеру сомнительной, но теперь в ее curriculum vitae [186] я не видел ничего плохого — ничуть не хуже, чем тридцать лет работы в банке. — Не понимаю, что вы имеете против нее?

— К нам заходил ваш знакомый, тот черный парень.

— Уверен, что о тетушке он не сказал вам ничего плохого.

— Правильно, он и не говорил, но зато много чего порассказал про мистера Искьердо. Так что я уговорил полицию на некоторое время изъять Искьердо из обращения.

— Это тоже входит в ваши социологические исследования? Наверное, он страдает от недоедания?

— Тут я вас немного обманул, Генри, — проговорил он. Вид у него опять был слегка пристыженный.

— Значит, вы все-таки служите в ЦРУ, как и говорила Тули?

— Ну… вроде того… не совсем… — Он цеплялся за клочья своего обмана, как за вывернутый порывом ветра зонтик.

— Что вам сообщил Вордсворт?

— В состоянии он был довольно скверном. Не будь ваша тетя такой старой, я бы сказал, что тут замешана любовь. Он вроде ревнует ее к этому типу Искьердо.

— Где Вордсворт сейчас?

— Где-то болтается поблизости. Хочет увидеться с вашей тетей, когда вся заваруха рассосется.

— А может рассосаться?

— Отчего же. Генри, может. Если все будут вести себя благоразумно…

— К чиханью это тоже относится?

— Да, и к чиханью тоже. Что до контрабандных делишек мистера Искьердо, так всем на это плевать, лишь бы он вел себя разумно. Вы же знаете мистера Искьердо.

— В глаза не видел.

— Может, вы знаете его под другой фамилией?

— Нет.

ОʼТул вздохнул.

— Генри, — сказал он, — я хочу вам помочь. Друг Люсинды вправе на меня рассчитывать. Мы можем затормозить это дело запросто. Висконти не такая уж важная фигура, не то что Менгеле или Борман.

— Речь, кажется, шла об Искьердо.

— И вы, и я, и ваш приятель Вордсворт знаем, что это одно лицо. Полиция тоже знает, но она покрывает этих людей — по крайней мере покуда у них есть деньги. У Висконти деньги почти вышли, но тут появилась мисс Бертрам и заплатила за него сполна.

— Мне об этом ничего не известно. Я просто приехал в гости.

— Я догадываюсь, что были основательные причины, почему Вордсворт встречал вас в Формосе, Генри. Так или иначе, я бы хотел переговорить с вашей тетей, а если бы вы замолвили за меня словечко, мне бы это облегчило дело. Если бы я убедил полицию отпустить вас, мы с вами могли бы пойти к ней вместе…

— Что именно вам нужно?

— Она, наверно, уже беспокоится о Висконти. Я могу ее успокоить. Его продержат в каталажке считанные дни, пока я не дам распоряжения его отпустить.

— Вы хотите предложить ей какую-то сделку? Предупреждаю, она не согласится, если это может повредить мистеру Висконти.

— Я просто хочу с ней поговорить, Генри. В вашем присутствии. Одному мне она может не поверить.

Мне стало уже невмоготу сидеть на мешковине, и вообще я не видел причин отказывать ему.

— Пока вас выпустят, уйдет, наверно, час или два. Нынче везде такой беспорядок.

Он поднялся.

— Как поживает статистика, ОʼТул?

— Этот парад совсем выбил меня из колеи. Я даже кофе боялся сегодня выпить. Столько часов простоять — и ни разу даже не помочиться. Сегодняшний день придется вычеркнуть. Нормальным его никак не назовешь.

На переговоры ушел не час и не два, но стул после ухода ОʼТула унести забыли и дали мне какой-то жидкой каши, и я принял все это за добрый знак. К моему удивлению, я не испытывал скуки, хотя ничего нового к тетушкиной биографии на стене я прибавить не мог, за исключением двух предположительных дат, относящихся к периодам Туниса: и Гаваны. Я принялся сочинять в уме письмо к мисс Кин с описанием моего настоящего положения: «Я нанес оскорбление правящей партии Парагвая и причастен к делам военного преступника, за которым охотится „Интерпол“. За первое мое преступление максимальное наказание — десять лет. Я нахожусь в тесной камере площадью десять футов на шесть, для спанья имеется только кусок мешковины. Не представляю, что будет со мной дальше, но, признаюсь, больших страданий не испытываю — мне все глубоко интересно». Такого письма я на самом деле никогда бы писать не стал, потому что в ее представлении никак не совместились бы автор письма с тем человеком, кого она знала раньше.

На улице уже совсем стемнело, когда за мной наконец пришли. Меня опять провели по коридору, в дежурку, там мне торжественно вручили тетушкин шарф, и полицейский дружески хлопнул меня по спине, подтолкнув к двери на улицу, где в допотопном «кадиллаке» меня ждал ОʼТул.

— Простите, — сказал он. — Все получилось дольше, чем я думал. Боюсь, мисс Бертрам волнуется теперь еще и из-за вас.

— Рядом с мистером Висконти я не много значу.

— Кровь не вода, Генри.

— К мистеру Висконти слово «вода» неприменимо.

В доме виднелись только два огонька. Когда мы шли через рощу, кто-то осветил фонариком наши лица, но фонарь погас раньше, чем я успел увидеть, кто его держит. Я оглянулся, проходя по газону, но ничего не заметил.

— Вы поставили кого-то наблюдать, за домом? — спросил я.

— Нет, Генри, я ни при чем.

Я видел, что он нервничает. Он сунул руку за пазуху.

— Вы вооружены? — спросил я.

— Приходится соблюдать меры предосторожности.

— Против старой женщины? Дома она одна.

— Кто знает.

Мы пересекли газон и поднялись по лестнице. Лампочка под потолком столовой освещала два пустых бокала и пустую бутылку из-под шампанского. Она еще хранила холод, когда я взял ее в руку. Ставя ее на место, я опрокинул бокал, и по всему дому разнесся звон. Тетушка, должно быть, находилась на кухне — она сразу же показалась в дверях.

— Боже мой, Генри, где ты пропадал?

— В тюрьме. Мне помог освободиться мистер ОʼТул.

— Вот уж никогда не думала увидеть его у себя в доме. Принимая во внимание то, как он обошелся с мистером Искьердо в Аргентине… Стало быть, вы и есть мистер ОʼТул?

— Да, мисс Бертрам. Я решил, что неплохо бы нам побеседовать по-дружески. Я знаю, как вы, наверно, волнуетесь из-за мистера Висконти…

— Я нисколько не волнуюсь.

— Я думал… раз вы не знаете, где он находится… столь долгое отсутствие…

— Я прекрасно знаю, где он находится, — прервала его тетушка. — Он в уборной.

И в доказательство, как удачно приуроченная реплика, раздался шум спускаемой воды.

Глава 6

Я ждал мистера Висконти, изнывая от любопытства. Не много найдется мужчин, кого бы так любили или кому столько прощали. В воображении моем сложился образ высокого черноволосого сухощавого итальянца под стать своей аристократической фамилии. В комнату, однако, вошел низенький, толстый и лысый человек; когда он протянул мне руку, я заметил, что мизинец у него скрючен и от этого рука напоминает птичью лапу. Его выцветшие карие глаза ровно ничего не выражали. В них можно было прочесть что угодно. Если тетушке было угодно читать в них любовь, то ОʼТул, не сомневаюсь, прочел в них отсутствие совести.