Улица младшего сына - Лев Кассиль

— Все понял, Володя? — И комиссар пытливо заглянул в смышленые, смело и серьезно смотревшие на него глаза Володи. — Вижу сам, что понял. Значит, если убедишься, что над объектом нашим все спокойно, нового водопровода нигде немцы не соорудили, ты не возвращаешься. Есть? Тогда прямиком отправляешься в Аджи-Мушкай. Снарядим мы тебя основательно: дело это не на один день. Так что… — Котло легонько усмехнулся, — так что, друг мой, до будущего года уже не увидимся…

Володя нахмурился, потерся подбородком о плечо, снова вскинул глаза, в которых теперь проступил испуг.

— Это так надолго? До следующего года?

— Год-то следующий послезавтра будет, умная твоя голова!

Володя остолбенел. Под землей дни легко путались, сливались в один, часто нескончаемый, огромный, тусклый день, не имевший ни утра, ни вечера. Недавно они начали готовиться с пионерами в Ленинском уголке к встрече Нового, 1942 года. Но все последнее время Володя был занят на объекте и как-то не заметил, что время уже подошло и Новый год наступит через день. А вот ему придется встречать Новый год одному, неизвестно где, среди врагов, в трудном пути, в поисках тайных путей к далеким и нужным друзьям-спасителям. Ни разу еще Володе не было так страшно уходить из подземной крепости наверх.

— Ну ничего, дружище! — утешил его комиссар, заметив выражение растерянности и беспокойства на лице мальчика. — Вернешься — отпразднуем Новый год на славу.

Сейчас подземелье показалось Володе таким уютным… Никогда еще не было ему так жалко расставаться с ним. При одной мысли, что через час он окажется на ледяной земле, словно помертвевшей во власти ненавистных пришельцев, его начинал пробирать озноб.

Пока дядя Яша Манто кормил его ужином, а тетя Киля собирала ему еду на дорогу, Володя успел отдать последние распоряжения своим пионерам. Толя и Ваня, сквозь сон услышав, что Володя идет в разведку, разом прибежали к нему, и оба внимательно слушали то, что наказывал им «командир группы». Остальные пионеры уже спали.

Затем Володя встал, вытер рот в одном направлении тыльной стороной кисти, потом в другом — ладонью и, наконец, лоснящимся рукавом куртки.

— Спасибо большое вам за угощение, дядя Яша! И вам спасибочко, тетя Киля!

— На здоровье, на здоровье, дорогой! — проговорил Манто.

— Не за что, милый, не за что, счастливо тебе, — скороговоркой отвечала Акилина Яковлевна и всхлипнула.

А потом, как всегда в таких случаях, политрук Корнилов усадил его на каменную лежанку, сам сел рядом и обнял его за плечо, тихо говоря:

— Ну, давай напоследок, перед дорогой, посидим тихонько, обо всем подумаем…

Наверху была оттепель, и снег, по которому полз Володя, то и дело припадая к нему губами, уже слежался и оседал под тяжестью тела целыми пластинами. С моря доносился неумолчный, то усиливающийся, то слегка стихающий гул. Видно, вчера был шторм, и море еще не успокоилось после него. Ветер с пролива был не сильным и нес теплую усладительную свежесть, по которой так скучали люди там, внизу, под землей.

Вокруг было очень тихо. Ни звука не доносилось и со стороны поселка. Только где-то на окраине стучал движок.

Володя благополучно прополз знакомой ложбинкой, трогая руками дорогу перед собой, чтобы не напороться в темноте на проволоку, не зацепить веревочных щупалец мин. Несколько раз он замирал, прислушиваясь. Тишина, на этот раз ничем решительно не нарушаемая, начинала казаться ему странной. Всегда в этот час уже хлопали двери и калитки в поселке, перекликались простуженные голоса патрульных, урчали прогреваемые моторы грузовиков. А сейчас ничего не было слышно.

Очутившись за знакомой оградой домика на краю поселка, откуда обычно начинался путь юных разведчиков, Володя долго еще настороженно вглядывался в редевшую темноту, вслушивался, замирал. Чуткий слух его распознал какие-то очень далекие шумы, приглушаемые грохотом прибоя. Но вокруг все по-прежнему было тихо.

Прошло не меньше часа. Вдали, над Камыш-Буруном, небо уже накалялось, готовясь принять утреннее солнце. Птицы завозились в голых ветвях. По-прежнему громко и настойчиво стучал где-то неподалеку движок, но все в поселке оставалось тихим и неподвижным.

Обычно Володя ждал часа, когда на улицах поселка начиналось движение: тогда можно было, смешавшись с народом, следовать своим путем, не привлекая к себе внимания. Но сегодня он уже порядком застыл, хотя и принимался то и дело приседать за оградой, хлопать себя, скрестив руки, по плечам кулаками, чтобы согреться. Время тянулось очень медленно. Улицы продолжали быть пустыми, безлюдными, молчаливыми. Напрасно Володя высовывался за ограду, проглядывал всю улицу и влево и вправо — нигде не было видно ни живой души. Тогда маленький разведчик, которому уже наскучило сидеть за каменной оградой, тихонько вышел на улицу, быстро пересек ее и пошел огородами вдоль поселка, в котором все казалось словно вымершим.

Володя шел туда, откуда доносился настойчивый стук движка. Вскоре он очутился на пустыре перед большим домом. Раньше там жил инженер, который эвакуировался перед захватом Камыш-Буруна немцами. В доме помещался ныне немецкий штаб. Это уже давно высмотрели разведчики партизан во время своих предыдущих вылазок. Здесь всегда по утрам царило оживление: подъезжали машины, мотоциклы, конные фуры, толпились солдаты.

Ни живой души не было здесь сегодня. Пустынен был двор с пятнами машинного масла на снегу. Воробьи беспрепятственно прыгали, роясь в замерзшем навозе и в набросанном сене. Не было часового под большим деревянным грибом у ворот. И только в глубине двора под навесом продолжал стучать движок на высоких железных колесах.

Володя подобрался немного поближе и остановился в изумлении. Стекло в большом окне инженерского дома было выбито. Штора затемнения, наполовину оборванная, клочьями свисала на подоконнике; за ней Володя разглядел что-то пестрое, сверкающее, повитое гирляндами многоцветных огней.

Мальчик смотрел на это чужое и волшебное видение, напомнившее ему такие сладкие, чудесные дни. Он боялся поверить тому, что видел. Но кто хотя бы раз в жизни вдыхал воздух, наполненный запахом хвои и теплым дыханием свечей, ютящихся в душистых ветвях, кто слышал легкое хрустальное теньканье хрупких цветных шаров, сияющих стекляшек, перезвон бусинок, — тот всегда узнает с первого же взгляда этот сказочный лучистый знак ребячьего счастья!

Да, это была елка! Елка в огнях, в игрушках и бусах, опоясанная радужными гирляндами электрических лампочек. Они ярко горели за разбитым окном, в сумраке горницы, в которую заползал свет зимнего утра.

С каждой минутой становилось все светлев и светлее на улице, и вместе с тем тускнели елочные огни за окном. Володя, ничего еще не понимая, глядел из-за угла сарая в этот странный мир, так внезапно застывший, полный неподвижности и молчания. Это было какое-то мертвое царство, как в сказке о Спящей царевне. Утренний ветер упал. Неподвижно висела в окне оборванная синяя штора. Слабый дымок над трубой, казалось, остекленел на небе. Неподвижно горели на елке цветные лампочки. Только движок под навесом стучал по-прежнему часто, настойчиво, упрямо, словно хотел разбудить этот заснувший мир.

Провода от двигателя — толстые кабели — тянулись к дому. Володя пошел вдоль них, приблизился к крыльцу, тихонько постучался. Никто не ответил ему. Он прошел к окну, подтянулся на руках так, чтобы заглянуть внутрь комнаты.

Страшный беспорядок был в ней. Скатерть сползла с большого стола, на котором друг на дружке, как сбитые кегли, валялись упавшие бутылки. Сгрудились в беспорядке стулья. Один стул лежал на диване. Шкаф был распахнут настежь. Одежда словно вытекла из него на пол тяжелыми длинными струями материи. За подсвечник пианино зацепились подтяжки, сползшие на клавиши. В комнате не было ни души, но в ней царило какое-то немое смятение и дико выглядели продолжавшие гореть на елке огни лампочек.

Ничего еще толком не понимая, но охваченный предчувствием каких-то удивительных, ошеломляющих событий, только что свершившихся здесь, не понимая еще их значения, полный страха и надежд, Володя бежал по улице к центру Старого Карантина. И вдруг до него донеслись мерные звуки слаженного шага многих людей. Володя остановился. Прислушался. Так захлебнулся воздухом, что долго не мог откашляться, припав к калитке дома, которая открылась от толчка, испугав Володю. Звуки приближались.

Тррапп!.. Трамм!.. Тррапп!.. Трамм!.. — раздавалось на тихих улицах. С каждым мгновением звук этот становился громче, приближаясь и уверенно заполняя собой все окрест. Напрасно торопливо частил там, за пустырем, где только что был Володя, с безнадежной настойчивостью делавший свое дело движок. Новый, мерный звук уже заглушал его. Он отдавался в проулках замерзшего поселка, на него отзывалась каждая клеточка в теле юного разведчика, потому что он знал этот броский, прочный, ладный шаг, свойственный только нашим морякам. И Володе казалось, что с каждым шагом становится светлее на улице, словно само утро вступало в Старый Карантин, шагая в ногу с теми, кто сейчас должен был показаться из-за угла. Тррапп!.. Трамм!.. Тррапп!.. Звук уже казался Володе оглушительным. Вцепившись в колья ограды, просунувшись между ними, весь подавшись вперед, часто дыша, Володя глядел на дорогу с нетерпением, которое становилось совершенно непереносимым.