Капкан для Александра Сергеевича Пушкина - Иван Игнатьевич Никитчук
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Женщины поняли и не трогали больше тайных ран его. Он с головой погрузился в деревенские интересы, в деревенскую простоту, в деревенскую тишину и то, что оставил он в Петербурге, казалось ему теперь непонятным и дурным сном… Вот сидеть бы так всегда у окна и смотреть, как среди бледно-розовых шатров яблонь гудят пчелы…
Ночью он спал крепко, без снов, а когда проснулся, в окна смотрело только что вставшее солнце, и нежно-золотой туман клубился над Соротью и озерами. Весь сад залит был обильной росой. Черемухой пахло так, что душа изнемогала от счастья. И вся жизнь казалась каким-то чистым и радостным воскресеньем – только колоколов на погосте не хватало… Он встал, оделся, вышел в пахучий сад и в дальнем уголке его, за елями, над обрывом, увидал вдруг Анну. Он не удивился, и она не сочла нужным объяснять ему свое присутствие здесь в такой ранний час.
– Правда, хорошо у меня тут? – сказал он, поздоровавшись с ней и сев рядом на старую, покосившуюся скамейку.
– Да. Я этот вид люблю больше, чем из нашей усадьбы, – отвечала она. – Смотрите, как красиво вьется вон тот дымок на берегу Сороти… Должно быть, пастушата огонь кладут…
И они замолчали… Черемуха пьянила… И как дышалось!
– У меня просьба к вам, Александр Сергеевич, – чуть зарумянившись, сказала вдруг Анна. – Поэтому я и пришла к вам так рано. И вы не должны отказать мне в ней.
– Говорите, – потупившись, просто сказал он. – Вы здесь все для меня, как родные… Я сделаю все, что в моих силах.
– Делать ничего не надо, – сказала она. – Нужно только одно: чтобы вы сказали мне о себе всю правду.
– А!..
– Это очень трудно?
– Вам? Нисколько… Что именно хотите вы знать?
– Я хочу знать, почему вы так… несчастны?
– А вы думаете, что я несчастен?
– Не будем говорить лишних слов… Хорошо?
– Но я боюсь, что я не сумею вам растолковать всего этого…
– Как сумеете…
Он замолчал… В самом деле, в чем, собственно, корень его несчастья?.. Она терпеливо ждала. Смуту души его она угадывала: может быть, ему и самому неясно?..
– Хотите, я помогу вам? – сказала она тихо. – Но только не сердитесь, если иногда будет немножко больно.
– Помогайте…
И, помолчав взволнованно, она уронила:
– Жена?.. Вы… раскаялись?..
Он опустил кудрявую, но уже лысеющую голову.
– Жена… – задумчиво повторил он. – Н-не знаю… Да, не знаю. Она совершенно не интересуется моим делом… Это все для нее… книга за семидесяти семью печатями, книга, полная скуки… Иногда это… тяжеленько… Да, она молода, хороша собой и прежде всего хочет блистать, хотя и видит, что это блистание ее для меня уже тяжело и… бьет по ребятам… Мы задыхаемся в долгах… Но – виновата ли она в этом? Не сами ли мы толкаем их на этот путь погибели?.. И – ревность. Сознаюсь перед вами: мне гнусно, что на нее… смотрят так все эти… Впрочем, я и сам такой… Сам самодержец всероссийский, завернувшись эдаким молодцом в свои седые бобры, чуть не каждое утро проносится несколько раз мимо наших окон, а вечером, где-нибудь на балу, он спрашивает ее игриво: «Почему шторы у вас были сегодня спущены так долго?..»
Он быстро встал, но, взяв себя в руки, снова сел и провел рукой по омрачившемуся лбу.
– И она увлекается этой… игрой с огнем… – продолжал он задумчиво. – В этом точно стержень всей их жизни… А у нее уже дети… В этой жизни она – вместе со мной – сжигает без толку все, что я добываю, и нисколько не думает о будущем детей… Ей кажется, что все придет как-то само собой – вроде как в сказке о золотой рыбке… А никакой рыбки нет – надо позаботиться самим. Плодить нищих – бррр!.. И для удовлетворения безумств наших приходится идти на… сказать, подлость, может быть, и слишком сильно, но… Хорошего в этих сделках с жизнью все же нет ничего… Виновата ли она? Да. Но в десять раз больше виноват я. Я в тысячу раз хуже ее… И вот мы топим один другого в луже, в грязной, поганой, петербургской луже, и я больше ее это вижу, и никак не могу, запутавшись, выбраться на берег… Да, мы любим друг друга и – топим…
Она подняла на него свои сияющие глаза.
– В этом вы ошибаетесь, – сказала она тихо, но решительно. – Помните, как раз захохотали все в Тригорском, когда я сказала вам, что вы даже и не подозреваете, что такое любовь? Ну вот… С тех пор немало воды в нашей Сороти утекло, но я с полным убеждением повторяю вам: вы оба и не подозреваете, что такое любовь…
На погосте зазвонили, и чист, задумчив и значителен был этот омытый росой и весь пропитанный солнцем благовест…
– А можете вы тогда объяснить нам, что же такое эта ваша настоящая любовь? – сказал он, и в голосе его уже звучала насмешка: ему было досадно, что он так раскрылся перед ней.
– Могу…
– Тогда прошу вас…
Опять подняла она на него свои чистые, милые глаза и, волнуясь, проговорила:
– Любовь настоящая – это прежде всего жертва, жертва постоянная, никогда не тающая, радостная и не ожидающая себе никакой награды… Вот в чем не настоящая, а единственная любовь!
Вспомнилась вдруг степь бескрайняя и Даль: в понятии народа любить значит прежде всего жалеть. Он не сказал ничего – только сделался тих и серьезен.
– Мне пора, – сказала Анна, поднимаясь. – Если хотите, проводите меня немного…
Солнечной дорогой, среди запахов цветущих лугов и сосны, пригретой солнцем, они пошли в Тригорское. Говорить о пустяках было теперь нельзя, а возвратиться к тому, о чем говорили в саду, не позволяла какая-то стыдливость чувства. Но она опять сделала над собой – ради него – усилие и сказала:
– Но вы… готовите себе несчастье…
Он больше не мог обнажать душу.
– Несчастья бояться – счастья не видать, говаривал Петр I… – отвечал он небрежно. – В конце концов, никто ничего не знает…
Она только голову опустила…
Пробыв четыре дня в деревне, Пушкин уезжает в Петербург. За несколько часов до приезда у него родился второй сын, которого назвали
