Упражнения - Иэн Макьюэн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Роланд рассматривал свидетельство о рождении своего брата Роберта – квадратик с ложной информацией, словно бумага могла раствориться и выявить давнюю страсть и печаль Розалинды, родившей ребенка, которого она спустя полтора месяца на зимней железнодорожной платформе отдала на попечение двум незнакомым людям, которых ей не суждено было больше увидеть, и ее горестное возвращение на поезде, уже с пустыми руками, в одиночестве, когда только сестра сидела рядом, возможно обняв ее за плечи, утром, определившим всю ее дальнейшую жизнь. «Я должна это сделать». А если взглянуть на это ее глазами, сквозь призму событий военного времени. Оставить ребенка – но это бы вызвало ярость мужа, вернувшегося с фронта, негодование соседей небольшой деревушки, а своего ребенка она бы обрекла всю жизнь носить позорную печать незаконного рождения – и быть объектом злобного общественного порицания, на что постепенно стали обращать мало внимания в годы взросления Роланда и Роберта. И она тем самым пошла бы наперекор воле мужчины, которого любила и боялась. Если бы этот ребенок не был вычеркнут из их жизни, военной карьере сержанта Бейнса пришел бы конец.
Наконец Роланд произнес:
– Тебе бы надо навестить нашу мать. Ей недолго осталось.
Могли ли они любить или ненавидеть друг друга, как это бывает у братьев? Слишком поздно. Но его связь с этим незнакомцем – теперь Роланд это отчетливо чувствовал – была полной, неотвратимой. Они хоть и проговаривали некоторые слова со смущением, но в их устах эти слова звучали нефальшиво. Наша мать, наш отец.
Роланд достал из кармана фотографию, которую специально принес, чтобы показать Роберту. Он выложил ее на стол, и оба стали на нее смотреть. Это был студийный фотопортрет матери, справа стояла Сьюзен, слева – Генри. Все трое были одеты в выходную одежду. На вид Сьюзен здесь было пятнадцать месяцев. Генри года четыре. То есть фотография была сделана примерно в 1940 году. Без сомнения, ее сделали для Джека, чтобы он носил ее с собой на фронте. Генри положил руку матери на плечо. Сьюзен стояла на каком-то возвышении, не попавшем в кадр, поэтому ее личико оказалось вровень с маминым лицом. Братья смотрели на Розалинду. На ней была блузка с открытым воротом, виднелась цепочка с кулоном. Ее густые черные волосы рассыпались по плечам, на лице ни следа макияжа, спокойный, прямой взгляд, легкая улыбка, вполне умиротворенный вид. Это была молодая, очень красивая, уверенная в себе женщина.
– А я ее совсем не знал, – сказал Роберт.
Роланд кивнул. Он подумал – но не произнес это вслух, – что и он тоже ее совсем не знал. Мама, которую он знал, была робкая, нерешительная, покорная, всегда с виноватым выражением на лице. Но теперь он понял эту извечно окутывавшую ее печаль, как и причину ее скорби. Эта молодая женщина с фотографии исчезла на станции Рединг в 1942 году.
* * *
Деменция Розалинды развивалась отнюдь не прямиком до финальной точки. Ее тело не сдавалось, и оно еще несколько месяцев упрямо возвращало ее сознание обратно в реальный мир. И Роланд увидел маму, уставившуюся в миску с пюре, не в последний раз. Она тогда еще не умерла. Спустя неделю мама сидела на краю кровати, и хотя не узнала его и называла его «тетушкой», как обращалась к каждому своему посетителю весь последний год, она изъяснялась целыми предложениями, пускай и бессмысленными, но обладавшими некоей поэтичностью. Вот и сейчас, после того как Роланд ее обнял, она произнесла:
– Рассвет тебя освещает.
– Так и есть, – отозвался он и, вынув из кармана записную книжку, записал эти три слова. В тот раз он услышал от нее еще несколько таких же удачных выражений. Мама произнесла их экспромтом в ходе их бессвязной беседы, продолжавшейся час. Они словно общались как ни в чем не бывало. Он рассказал ей просто так, на всякий случай, о работе Лоуренса в Германии, как вдруг она произнесла:
– Любовь следует за тобой по пятам.
А когда он уходил, она произнесла нечто вроде благословения. Эти слова его поразили. Он обернулся и попросил их повторить. Но она уже глядела в окно, забыв, что говорила минуту назад. Она также забыла о его присутствии в палате и снова его поприветствовала. Он знал, что она чуточку религиозна, но никогда раньше не слышал, чтобы она говорила о Боге. Или о любви. Вечером он напечатал ее фразу, не изменив ни слова, только разделив надвое последнюю строку. А когда пришло время, разместил ее стихотворение на последней странице буклета для погребальной службы в день ее похорон в церкви Святого Петра в Эше:
Рассвет тебя освещает,
Любовь следует за тобой по пятам.
Наши сердца радуются.
Бог во всей Его славе
Проявляет заботу о тебе.
Он приехал вместе с Лоуренсом. Они прошли мимо катафалка с гробом Розалинды, припаркованного в переулке рядом с кладбищем. Войдя в церковь, Роланд увидел родственников, кому-то было уже за девяносто, а кому-то не было и года от роду. Его сестра и оба брата, причем Роберт был с Ширли, уже сидели в первом ряду. Похоронная команда внесла гроб с покойницей и установила на козлах. Викаресса обратилась к собравшимся. Он невольно смотрел на гроб с Розалиндой в полумраке. Но ее там не было, как не было нигде, и он снова поймал себя на осознании простейшей и всегда пугающей особенности смерти – отсутствии. Орган исполнял знакомую мелодию вступления к погребальной службе. С той самой поры, как на четвертом году обучения в «Бернерс-холле» в нем проявилась строптивость характера, он не мог заставить себя петь церковные гимны. Несмотря на всю их мелодичность и на ритмичность строк, его всегда смущала их откровенная или ребяческая лживость. Но от него и не требовалось верить, надо было просто присоединиться к присутствующим, почувствовать свою сопричастность сообществу. Все затянули любимый гимн Розалинды «Все яркие и красивые вещи мира». Для детского ума милая песня, но как может взрослый произносить всю эту ахинею про сотворение мира? Не желая никого оскорбить, он встал, как всегда, держа перед собой открытый на нужной странице сборник гимнов. Те же чувства у него вызвал «Паломник». Гоблин, да и только! Сатанинское отродье! Во время исполнения этого гимна он покосился на брата, новообретенного брата. Роберт стоял навытяжку, не держа перед собой сборник гимнов и не шевеля губами.
Когда приглушенное нестройное пение стихло, Роланд поднялся на кафедру сказать поминальную речь. Генри, самый старший ее ребенок, не хотел выступать, Сьюзен тоже. На Роланда были устремлены взоры людей, имевших довольно смутное представление об усопшей. И он не знал, много ли им известно об их семейной истории. Говоря без подготовки, он напомнил аудитории, что Розалинда родилась в 1915 году. Трудно представить себе, продолжал он, другой исторический период, когда в течение девяноста лет жизни одного человека могло бы произойти так много перемен, которые она застала. Когда Розалинда появилась на свет, до русской революции оставалось всего два года, Первая мировая война только-только началась и ужасы этой мясорубки еще предстояло пережить. Изобретения, преобразившие двадцатый век – радио, автомобиль, телефон, аэроплан, – еще не вошли в быт жителей Эша. А телевизоры, компьютеры, интернет, которые появились много десятилетий спустя, и вообразить себе было невозможно. Как и Вторую мировую войну, ставшую еще более страшной мясорубкой. Она оказала формирующее влияние на жизнь Розалинды и жизнь всех ее родных и знакомых. В 1915 году Эш все еще принадлежал к старому миру гужевых повозок, миру иерархичному, сельскохозяйственному, тесно спаянному. Для рабочей семьи визит к врачу был сопряжен с непомерными финансовыми издержками. Розалинда в три года носила на ногах ортопедические
