Проклятые поэты - Игорь Иванович Гарин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И вот почему, о проклятое, о дорогое избалованное дитя, я лежу теперь у твоих ног, ища во всем твоем существе отблеска грозного Божества, вещей восприемницы, вскармливающей ядом своим всех лунатиков.
Опьяняйтесь
Всегда надо быть пьяным. В этом все, это единственная задача. Чтобы не чувствовать ужасной тяжести Времени, которая сокрушает ваши печали и пригибает вас к земле, надо опьяняться без устали. Но чем же? Вином, поэзией или добродетелью, чем угодно. Но опьяняйтесь.
И если когда-нибудь, на ступенях ли дворца, на зеленой ли траве оврага или в угрюмом одиночестве вашей комнаты вы почувствуете, очнувшись, что ваше опьянение слабеет или уже исчезло, спросите тогда у ветра, у волны, у звезды, у птицы, у часов на башне, у всего, что бежит, у всего, что стонет, у всего, что катится, у всего, что поет, у всего, что говорит, спросите, который час; и ветер, волна, звезда, птица, часы на башне ответят вам: «Час опьянения! Чтобы не быть рабами, которых терзает Время, опьяняйтесь, опьяняйтесь непрерывно! Вином, поэзией или добродетелью, чем угодно».
Собака и флакон
«Мой славный пес, мой добрый пес, милая моя собачка, подойди и понюхай эти превосходные духи, купленные у лучшего парфюмера в городе».
И собака подходит, виляя хвостом, что, как мне кажется, отвечает у этих бедных существ нашему смеху и улыбке, и с любопытством прикладывает свой влажный нос к открытому флакону; затем внезапно пятится в ужасе и начинает лаять на меня, как бы с укором.
«А! жалкий пес, если бы я предложил тебе сверток с нечистотами, ты с наслаждением стал бы его нюхать и, быть может, сожрал бы его. И этим, недостойный спутник моей грустной жизни, ты похож на публику, которой надо предлагать не тонкие благоухания, раздражающие ее, а тщательно подобранные нечистоты».
В «Собаке и флаконе» – едкая ирония по отношению ко вкусам публики, воспитанной на лицемерно добродетельных сентиментальных романах и фальшивой, напыщенной литературе в духе Эжена Сю. Искусство – не только развлечение, но труд, работа. Оно учит мыслить, формирует аристократический дух. Символы, многозначность, недосказанность – способы приглашения к сотворчеству.
В «Стихотворениях в прозе» воплощено бодлеровское понимание прекрасного как таинственного, будящего мысль, шокирующего, дерзкого. Хотя по сравнению с «Цветами Зла» прозаические миниатюры приглушеннее, мягче, и здесь постоянно присутствует конфликт, острое чувство проблематичности человеческого существования, контраста поэзии и жизни, «супа и облаков»…
Суп и облака
Моя маленькая дурочка, моя милая возлюбленная подавала мне обед, а я созерцал в открытое окно столовой плавучие замки, которые Бог сооружает из паров, – эти волшебные строения из неосязаемого. И я говорил себе, созерцая: «Все эти прозрачные видения почти так же прекрасны, как глаза моей прекрасной возлюбленной, милого маленького чудовища с зелеными глазами».
Но вдруг я получил яростный удар кулаком в спину и услышал хриплый и чарующий голос, истерический и словно осипший от водки, голос моей милой маленькой возлюбленной: «Скоро ли вы приметесь за суп, грязная скотина… торговец облаками?»
Амбивалентность чувств поэта к женщине находит свое отражение и в этой книге: жизнь сложна, парадоксальна; тот же человек, который низвергает куртуазную любовь, отводит немало страниц прославлению женщины:
Доротея, сильная и гордая, как солнце, шествует по пустынной улице, единственно живая в этот час под необъятной лазурью, образуя на фоне света блестящее черное пятно.
Она подвигается, изнеженно покачивая стан, такой тонкий, на широких бедрах. Ее плотно облегающее платье светлого розового шелка резко выступает на мраке ее кожи и четко обрисовывает ее длинную талию, ее выгнутую спину и остроконечную грудь.
Красный зонтик, просеивая лучи, отбрасывает на ее темное лицо кровавые румяна своих отсветов.
Огромная тяжесть ее почти синих волос оттягивает назад ее изящную голову и придает ей какой-то торжествующий и ленивый вид. Тяжелые подвески чуть слышно лепечут на ее крошечных ушах.
По временам ветер с моря откидывает край ее развевающейся юбки и обнажает ее лоснящуюся блистательную ногу, а ее ступня, подобная ступням мраморных богинь, заточаемых Европою в своих музеях, оставляет свой точный отпечаток на тонком песке. Потому что Доротея такая невероятная кокетка, что страсть вызывать восхищение берет в ней верх над гордостью вольноотпущенницы, и она ходит босая, хотя и свободна.
Так выступает она, гармонически, жизнерадостная и улыбающаяся широкой улыбкой, словно видя где-то далеко в пространстве зеркало, отражающее ее поступь и ее красоту.
И. Карабутенко:
Ассоциация образа любимой со всем лучшим, что есть на земле, возвеличение ее красоты чуть ли не до космических пределов – большая честь для существа, еще недавно столь презираемого. Иногда, стремясь создать наиболее магический, наиболее притягательный образ, Бодлер выходит за грани реального. Героиня стихотворения в прозе «Желание изображать», по словам поэта, «прекрасна и более чем прекрасна: она изумительна. В ней преобладает чернота, и все, что она внушает, ночное и глубокое. Ее глаза – две пещеры, где расплывчато мерцает тайна, а ее взгляд сверкает, как молния: это вспышка во мраке. Я сравнил бы ее с черным солнцем, если бы можно было представить черное светило, проливающее свет и счастье… Есть женщины, которые возбуждают желание победить их, играть с ними; эта же – медленно умирать под ее взором». «Причудливо фантастичен и облик „королевы зеленоглазых людей“», возникающий в стихотворении «Благодеяния Луны». Лежа у ее ног, поэт ищет во всем ее облике «отражение страшного Божества, вещей крестной матери, кормилицы-отравительницы всех сомнамбул».
Бодлер дает бесчисленные вариации нежного чувства; и, захваченные его настроением, ослепленные богатством образов, мы не можем согласиться с критиками, обвиняющими поэта в женоненавистничестве, и не признать справедливости слов, произнесенных Эдит Мора: «Я глубоко верю, что поэт не способен лгать в своей лирике».
С. Великовский:
Описание у Бодлера, слепок с достоверно происшедшего, вместе с тем имеет обычно неожиданный сдвиг («Фальшивая монета», «Собака и флакон»), таит в себе какую-то несообразность («Дурной стекольщик», «Избивайте нищих!»), а нередко выливается в притчевую фантасмагорию:
Под серым необъятным небом, на пыльной необозримой
