Проклятые поэты - Игорь Иванович Гарин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Угадывая и облекая в слова глубинные «соответствия» между разделенными по видимости потоками слуховых, обонятельных, зрительных ощущений, исходящих от сводного, где-то в самой глубинной своей основе единого жизненного многоязычия, поэт, по Бодлеру, проникает сам и вводит за собой всех желающих ему внимать в загадочную святая святых нерукотворного «собора».
Сущее, как следует в конце концов из бодлеровских философских размышлений, двупластно: за дробными явлениями кроется их глубинное корневое родство, за слоем существующего брезжит заповедный слой сущностного.
Бодлеровское «сверхприродное» сродни ясновидению, магии, «намекающе-окликающей ворожбе», «праздничеству мозга». Поэтическое познание – преодоление расщепленности бытия на природу и личность, объективное и субъективное, внешнее и внутреннее, вещи и дух: необходимо, чтобы «объект и субъект, мир, окружающий художника, и сам художник совместились в одно».
Стремясь продемонстрировать единство сущего и личности, мира и «я», Бодлер изыскивает новые изобразительные средства, метафорические обороты, «которые, у Бодлера, в отличие от жестко односмысленного словоупотребления у других стихотворцев той поры, колышутся между предметным обозначением и отсылкой к настроению, иносказанием и прямосказанием; в таких случаях внешнее, созерцаемое как бы овнутрено, а внутреннее, испытываемое сейчас и здесь, – овнешнено»:
Будь мудрой, Скорбь моя, и подчинись Терпенью.
Ты ищешь Сумрака? Уж вечер к нам идет.
Он город исподволь окутывает тенью,
Одним неся покой, другим – ярмо забот.
…
Ты видишь: с высоты, скользя меж облаками,
Усопшие Года склоняются над нами;
Вот Сожаление, Надежд увядших дочь.
Нам Солнце, уходя, роняет луч прощальный…
Подруга, слышишь ли, как шествует к нам Ночь,
С Востока волоча свой саван погребальный?
Поэт не довольствуется синтезом внешнего и внутреннего – его притягивают к себе иные состояния и иные миры, «нездешнее», инакобытие, огромная вселенная сновидения и грез, возможности прорыва в иное, спасительное измерение жизни. Мечта, греза, сон не просто важные состояния сознания, но «действительное», часто превосходящее реальность: «Земное существует в весьма малой степени… Неподдельно действительное – в мечтаниях»:
Так старый пешеход, ночующий в канаве,
Вперяется в Мечту всей силою зрачка.
Достаточно ему, чтоб Рай увидеть въяве,
Мигающей свечи на вышке чердака.
Разрабатывая теорию модернизма, Шарль Бодлер определял модернизм как фиксацию преходящего, ускользающего, сиюминутного, несказанного. По его мнению, модернистское искусство увековечивало суету сует, быстротекущее мгновение. Хотя эта концепция, с первого взгляда, противостояла модернизму Данте, воспринимавшему время как содержание истории – единый синхронистический акт, на самом деле, как выяснил Джойс в «Улиссе», преходящее и вечное – одно, имя ему – человек…
Стилистическая новация Бодлера – синтез «нестыкуемого», преходящего и вечного, конкретного и абстрактного, земного и небесного. «Абстрактный эпитет, примененный к материальному существу» – таков завет Бодлера и закон его собственной поэтики, по поводу которого Гюстав Кан писал: «Контраст абстрактного и красочного эпитета – этот простор мечты составляет его [Бодлера] основную оригинальность и его вклад [в эстетику]».
Заимствованная у Сведенборга теория соответствий суть констатация трансценденции, присутствия в мире тайного смысла, божественного значения, высшего знака, символа.
[Поэту] хочется очутиться в некоем лесу,
…где дебри символов смущают человека,
Хоть взгляд их пристальный ему давно знаком.
В конечном счете эти попытки преодоления вещей Бодлер распространит на все мироздание. Значимым окажется мир как целостность, и в этой иерархической упорядоченности предметов, готовых на самоутрату ради того, чтобы указать на другие предметы, Бодлер обретет наконец собственный образ. Сугубо материальный мир удален от него настолько, насколько это возможно; однако в универсуме, наполненном значениями, Бодлер берет реванш. В «Приглашении к путешествию», входящем в «Стихотворения в прозе», он пишет:
В этой прекрасной стране, полной покоя… не станешь ли ты там обрамлена своим собственным подобием и не сможешь ли, пользуясь выражением мистиков, созерцать себя в своем подобии?
Гастон Башляр видел в соответствиях Бодлера способность поэта улавливать решающие моменты бытия:
Соответствие Бодлера не является, вопреки распространенному мнению, простой транспозицией, задающей код чувственных аналогий. В одном мгновении оно как бы суммирует все осязаемое бытие, когда осязаемые одновременности, объединяющие запах, цвет и звуки, приводят в действие самые удаленные и самые глубокие одновременности. Именно в таком двуединстве, как день и ночь, обнаруживает себя двойная вечность добра и зла. Понятие «необъятного» применительно к свету и тьме не должно вести нас к пространственному их восприятию. Свет и тьма упоминаются (Бодлером) благодаря их единству, а не протяженности и бесконечности. Тьма не есть пространство. Она – угроза вечности. Тьма и свет суть застывшие мгновения, черные и светлые, веселые и грустные одновременно. Никогда поэтическое мгновение не проявлялось так полно, как в стихотворении, где сочетаются необъятность дня и необъятность ночи. Никогда не была так физически ощутима амбивалентность чувств, манихейство принципов.
Размышляя и дальше в этом направлении, мы неожиданно приходим к заключению, что любая нравственность мгновенна. Категорический императив морали не связан со временем. Он не содержит ни одной чувственной причины, не ожидает никаких следствий. Он движется прямо, вертикально, во времени формы и личности. Поэт становится естественным проводником метафизика, стремящегося понять могущество мгновенных связей, буйство жертвенности, не поддаваясь на расчленение грубой философской дуалистичности субъекта и объекта, не позволяя остановить себя перед лицом двойственности долга и эгоизма. Поэт одушевляет более тонкую диалектику. Одновременно, в едином мгновении, он открывает общность формы и личности. Он доказывает, что форма есть личность, а личность – форма. Поэзия становится, следовательно, мгновением формальной причины, мгновением личностной мощи. Она уже не интересуется тем, что дробит и растворяет, – временем, рассеивающим эхо. Она ищет мгновение. Она нуждается только в мгновении. Она творит мгновение. Вне мгновения существуют только проза и песня. И только в вертикальном времени остановленного мгновения поэзия обретает свою особую энергию. Существует чистая энергия чистой поэзии. И она развивается вертикально, во времени формы и личности.
Георгий Косиков:
Бодлер устанавливает три типа
