Книга о Боге - Кодзиро Сэридзава

Ну вот, началось, до чего же он любит совать нос не в свое дело! Я погрузился в угрюмое молчание, он тоже некоторое время молча смотрел на меня, словно пытаясь угадать, согласен я или нет, потом опять взялся за свое:

— А от Мориса Русси пришло поздравление? Если бы с Бруделем что-нибудь случилось, он известил бы тебя. Так что волноваться пока нечего.

Я не стал отвечать, в тот момент мысли мои были заняты совсем другим.

Старея, начинаешь обращать внимание на совершенно нелепые вещи… Вот вам пример. Я совершенно уверен, что человек появляется на свет не один (я не говорю о близнецах, это особый случай), а вместе с неким незримым существом, которое на протяжении всей жизни следует за ним неотступно, как тень, с чем-то вроде своего второго «я». Это второе «я» бесплотно и недоступно взору, поэтому его редко кто замечает, человек взрослеет, и оно, словно близнец, взрослеет вместе с ним. Дети в большинстве своем счастливы и эгоцентричны, поэтому не обращают внимания на это второе «я», впрочем, и взрослые по причине постоянной занятости обычно не ощущают его присутствия, тем более что оно, это второе «я», не имеет видимого обличья.

Но меня в трехлетнем возрасте бросили родители, я был одиноким, несчастным ребенком и, возможно поэтому, довольно рано заметил, что со мной рядом кто-то есть.

Как-то осенью, когда я учился в пятом классе начальной школы, я предпринял попытку покончить с собой, бросившись в реку Каногаву, и в тот миг, когда уже готов был это сделать, меня остановила полыхавшая алым светом Фудзи — она громко закричала с противоположного берега реки, осыпала меня бранью, я заплакал и отказался от своего намерения. После этого (как я уже писал в предыдущей книге) каждый раз, когда я обращал взор к Фудзи, она безмолвно подбадривала меня, а иногда, когда я бывал один, я слышал ее, или очень похожий на ее, голос — он поддерживал меня, внушал мне уверенность в своих силах. Мне, ребенку, это казалось более чем странным. Когда в шестом классе начальной школы на уроках этики я познакомился с понятием «совесть», мне впервые пришло в голову: наверняка это был голос совести — и на этом я успокоился. Но в третьем и четвертом классах средней школы у меня опять возникли большие сомнения по этому поводу. Ведь то, что мы называем совестью, является как бы частицей души, а значит, находится внутри человека, поэтому «голос совести» не может доноситься откуда-то извне, он должен звучать в душе и отвечать на вопросы, которые задает себе человек, анализируя свои действия. Но тот голос, который подбадривает и распекает меня начиная с отроческих лет, звучит вовсе не внутри меня, он определенно доносится откуда-то извне. Кому он принадлежит, я не знаю, потому что не вижу то существо, которое со мной разговаривает. Интересно, чей он? Или мне просто кажется, что я слышу чей-то голос?.. Такие вопросы мучили меня с детства, но у нас в школе не было учителя, который отнесся бы к моим сомнениям серьезно и помог бы их разрешить. Сам же я с ними справиться не мог, и они лишь добавляли страданий, которых в моей жизни и без того было немало.

Едва став пятиклассником, я впервые услышал слово «неврастения» и самостоятельно пришел к выводу, что все мои сомнения, скорее всего, являются просто следствием этой самой неврастении. Я знал, что, поступая в среднюю школу, нарушаю существовавшее в нашей деревне неписаное правило, согласно которому все мальчики после окончании начальной школы должны стать рыбаками, и был готов к тому, чтобы подвергнуться остракизму со стороны жителей деревни. После того как воспитывавший меня дядя женился вторично, его новая жена стала относиться ко мне не просто как к дармоеду, а как к неисправимому бездельнику, на которого никакой управы нет, я стеснялся попросить добавки и всегда ходил голодным, в результате у меня началось что-то вроде дистрофии, и я посчитал, что в моем положении совершенно естественно иметь неврастению, при которой человек слышит разные голоса. Никому из взрослых я о своем состоянии не рассказывал, и правильно делал. Если бы мои домашние об этом узнали, они сочли бы это большой удачей и наверняка тут же попытались бы избавиться от нахлебника, — рассказали бы обо всем кому-нибудь из наставников Тэнри, а уж тот объявил бы, что причиной всех моих бед является школа, куда я хожу вопреки воле Бога, в результате меня насильно отправили бы в церковь.

После окончания средней школы я поступил в Первый лицей и стал жить в Токио в студенческом общежитии на Хонго. В прежние времена, когда возможностей подработать в свободное от учебы время у студентов не было, жить в Токио, не имея почти никаких средств, было непросто, но люди тогда были добрее, всегда находился кто-нибудь, готовый предоставить ученику Первого лицея посильную работу: можно было заниматься репетиторством или переводами, это вовсе не казалось унизительным, и, так или иначе, мне всегда удавалось заработать шесть иен в месяц, чтобы заплатить за общежитие и за лекции.

Меня поселили в десятом северном корпусе общежития. Новичков, поступивших на разные факультеты — юридический, экономический, филологический, технологический, физико-математический, медицинский — было около десяти, мы все жили в одной комнате. На первом этаже находились европейские комнаты для занятий, на втором — довольно просторные спальни в японском стиле, обедали мы в установленные часы в общей большой столовой, за специально отведенным для нашего корпуса столом. Я чувствовал себя как в раю уже потому, что теперь у меня всегда было место, где я мог заниматься сколько душе угодно, и место, где я мог спать, вытянувшись во весь рост и никому не мешая. И не только это. Некоторые студенты постоянно ворчали, недовольные едой: то мясо жесткое, то невкусно, но я только диву давался: неужели в Токио все едят такую еду? — у меня был отменный аппетит, и я без всякого стеснения стучал по крышке своего бочонка для риса, прося добавки. Я вел себя словно дикарь, вдруг перенесенный из какого-нибудь первобытного края в одну из самых цивилизованных столиц мира, но, к счастью, у меня не развился комплекс неполноценности: семеро из моих соседей по комнате были выходцами из глухой провинции — они приехали в Токио, закончив с отличием среднюю школу, — поэтому и выговор и манеры у них были самые что ни на есть провинциальные. Может быть, я преувеличиваю, но я словно впервые ощутил, какое это счастье — жить, впервые дышал полной грудью.

Довольно быстро я освоился в Первом лицее. В те времена многие юноши, живущие в нашем общежитии, имели привычку после того, как в помещении погасят свет, выходить на спортивную площадку и перед сном некоторое время медитировать. Это было очень модно. Я тоже иногда этим занимался. И заметил, что во время таких медитаций снова слышу прежний голос. К примеру, он говорил:

— Правда, хороший концерт был сегодня в музыкальном училище в Уэно, куда тебя пригласил М.? Западная музыка взволновала тебя до глубины души, ты ведь и не подозревал, что в мире существует подобная красота? Ну, может, ты и не все понял, но эта музыка возвысила твой дух, правда? Ты и раньше с удовольствием ходил на выставки группы «Содося»[57], смотрел спектакли Кабуки, затерявшись в толпе безбилетных зрителей, многое тебя изумляло, но все-таки такого волнения, как сегодня, ты еще не испытывал. Вбирай же в душу все новое, это поможет тебе быстрее достичь зрелости и стать вполне самостоятельным цивилизованным человеком… Знаешь, в человеческой жизни есть свои радости…

Или же:

— Ты все жалуешься, что в Первом лицее трудно учиться… Конечно, скучно целыми днями зубрить французскую грамматику, будто на каких-то низкопробных курсах иностранных языков! Но ты не падай духом, постарайся посмотреть на это с другой стороны. Ведь ты учишь французский язык с азов, и если придира учитель не будет каждый день брюзжать и вбивать в тебя необходимые знания, если тебя не станут загружать настолько, что даже в уборной тебе приходится зубрить спряжение глаголов, то тебе никогда не овладеть французской культурой. Так что, выходит, надо терпеть…

И тут я задумался: ведь теперь я питаюсь нормально и никакой неврастении у меня нет, значит, и голос этот никак с ней не связан? Наверняка такое бывает со всеми. В самом деле, ведь многие студенты после того, как погасят свет, идут на спортплощадку и там в одиночестве медитируют. Может, и они в эти часы слышат такие голоса и получают от них заряд бодрости? Наверное, ничего из ряда вон выходящего тут нет, самое обычное явление, потому-то никто об этом и не говорит. Так что беспокоиться не стоит, пусть голос подбадривает меня и дальше. Приняв такое решение, я успокоился.

Я был уже на втором курсе, когда, незадолго до весенних каникул, меня вызвал в учительскую наш учитель французского, Такэси Исикава. Он был известен своей крайней строгостью, благодаря которой навсегда остался в памяти своих учеников. Робея, я вошел в учительскую, и учитель тут же без всяких предисловий сказал: