Книга Предтеч - Александр Шуваев

- Похоже.

- Ну, ин и ладно, коли так. Но та-ам ни-и ра-ай... Нравы крутые и решительные, три раза сбивать пробовали...

- Что?!!

- Да спокойно ты... Не сбили же... Там такая штука вытягивается, из тех же волокон, только гораздо ярче и вроде языка, прилипнет - и хана! Не избавишься, пока не изъест до тла или пока не погасят, так и будет тянуться. Они его вроде как "вермис" называют или что-то вроде. .. Может такое быть?

- Вполне. Только ты-то как узнала?

- Так видно же! У них радио нет, через какое-то Объединение болтают, а его видно, а ты сам говорил, что информация...

Я кивнул:

- Есть информация, и если она есть, то она есть. Ты лучше скажи, как уцелела, анчутка? ТБ -"липучка" - очень опасная вещь...

- А! Зато протягивается долго. С "Гешей" три раз можно успеть в тысяче километров оказаться, и с другой стороны.

Были и прочие эпизоды того же плана. И все-таки мы обрадовались, когда увидели людей, и она обрадовалась, как будто в других мирах люди были понарошку, вроде бы как в кино, и потому в счет не шли. Я не стал задерживаться в Загорье и отправился прямо на Киалесстадир, где: "Край его и мира край - на мысе Хай". Я много чего люблю, люблю и не хочу ни с чем сравнивать, но все-таки мыс Хай - особенное место среди особенных мест. От его аскетической, строгой красоты кружится голова, он красив, как темный ангел, как Лермонтовский Демон, но только типом своей красоты, потому что нет в нем никакого концентрированного зла. Гора - та еще ничего, она хоть и выше всего здесь, все-таки выглядит от мира сего, лежит, как трехкилометровой высоты кит, уперший в океан окатистый череп, там и прозрачные рощицы черноиглых сосен встречаются кое-где, и крохотные по масштабам Горы, яркие мазки альпийских лугов это по сторонам. Но, вместо того, чтобы так и опуститься по параболе в океан, Гора становится все более пологой, переходя в Желоб: там, собственно, и располагается Киалесстадир, Желоб переходит в Вал, и это-то как раз и есть самое интересное во всем этом с виду неброском пейзаже. Вал - это монолитный, круто падающий к порту, абсолютно гладкий спуск километровой высоты, идеальная, как по лекалу выточенная криволинейная поверхность. Зеленовато-черный, несокрушимый, вылощенный, выглаженный камень, жирно блестящий под низким светилом. Внизу вода серо-зеленая, тяжелая, как позеленевшая жидкая бронза, чуть сморщенная слабым ветерком, и на ней неподвижно замерли тяжелые, крепкие корабли. Все, весь пейзаж кругом выдержан в серо-зеленой, сине-зеленой, серо-стальной, сине-фиолетовой гамме, так что при одном взгляде бросает в дрожь. Тихо-о... Все твердое и монолитное, с малым числом деталей, неподвижное, приглушенное. У самого спуска и вдоль всего желоба располагается Длинный Торг, и он разительно отличается от любого рынка более теплых и ласковых мест. Массивные, как маленькие крепости и просторные каменные лавки и павильоны расположены поодаль друг от друга, на неком пристойном расстоянии, чтобы не тесниться в недостойной сутолоке. Люди под неярким небом в одеждах, напрочь лишенных пестроты, говорят негромко, приглушенными голосами, и передвигаются неспешно. Это место явственно дает понять каждому, пониманием обладающему: некуда торопиться. Каждый, кто попал сюда, непременно успеет. Торг есть торг, и бывает много народу, но и толпа ведет себя приглушенно и как-то размеренно, без малейшей аффектации, а несокрушимая каменная грудь мыса Хай гасит звук шагов. Нет, без разговору - это зутлингское место, они здесь бесспорные хозяева, но это и Птичье место тоже, на Юге полным-полно Гнезд, полных народа или временно пустующих. И полным-полно Птиц из Зутлингов, два этих рода на редкость успешно ладят и сотрудничают. Само собой, - нам не понадобилось ни гостиницы, ни странноприимного дома, ни чьего-нибудь частного гостеприимства: мы гордо и непреклонно остановились на горе, где от веку, с самого укоренения в здешних местах Подворья Киале располагалась стоянка Крылатых, сейчас, понятное дело, это были исключительно только геминеры, и какие! Куда там нашему "Северному Стандарту" под номером "69"...

Когда Мушка увидала эту конюшню, глаза у нее лихорадочно вспыхнули, и я тут же понял, что останусь позабыт-позаброшен, пока из стоянки не будет высосана последняя капля костного мозга, - страсть, ничего не поделаешь. Она мгновенно отыскала единомышленников, и особенно один из них птенец чуть постарше меня так на нее глядел, что у меня, с одной стороны, чесались руки, а с другой - даже жалко было глядеть на него, онемевшего и ошеломленного. Забавно было видеть, что его папаша, похоже, вполне разделял сынковы чувства, но, однако же, прятал их куда более искусно. Так что большую часть своего времени она проводила в полетах, а я... я отчасти был даже доволен таким развитием событий, потому что сразу же, как только бросил с вершины Горы первый взгляд на панораму мыса Хай, понял, что тоже явился сюда за товаром, и нет нужды, что товар этот - особого свойства. В то время я даже не смог бы ответить, что именно ищу, но твердо знал, что нахожусь в поиске, поиск этот касается только меня, и не будет мне покою, пока не найду. Тут еще надо иметь в виду сугубую оригинальность ситуации: не кто-нибудь искал, а Я, я - с некоторых пор способный найти ЧТО УГОДНО в КАКОМ УГОДНО виде, и если мне попадалось таким образом что-то, соответствующее какому-нибудь незначительному и подсознательному желанию, я странным образом смущался самого себя и покидал такую находку. Это было похоже на старинный обычай некоторых народов дарить гостю все, что он похвалит или даже приглядит излишне пристально: лично я не знал бы, куда деваться, угодив в подобную ситуацию. Так вот я искал - и не находил, а потом все-таки дал себе труд задуматься: а не слишком ли быстро, в конце концов, я бегу? Не избаловался ли, находя все, что угодно - бездумно? И сразу же понял, что феномен ненаходимости чего угодно может быть объяснен только одним единственным способом: если искомое обладает волей к тому, чтобы не находиться, и силой, достаточной для того, чтобы не быть найденным. Из этого до меня, как до жирафа, дошло, что я ищу какую-то ЛИЧНОСТЬ, и эта личность - не вполне обычная, и не слишком-то стремится к контакту со мной. После этого я начал искать вполне осознанно, и, соответственно, осознал, что до сих пор обращался с открывшимся мне, как безмозглый потребитель, потому что как иначе назвать положение, когда возможностей становится в тысячу раз больше, а желания остаются в основном прежние, - и, надо сказать, достаточно незамысловатые желания. И не то, чтобы слишком уж возвышенные. А это вредно, - давать существам низшего порядка все то, чего они простодушно вожделеют, дать какому-нибудь питекантропу вволю корму, так он и не подумал бы превращаться в человека. А теперь я ВПЕРВЫЕ за все это время испытываю затруднение, и тут же впал в растерянность. Спартанцы меня не одобрили бы. А ведь затруднение - это же хорошо, это же позволяет узнать положенные мне на текущий момент границы, - или, по крайней мере, указать, где они хотя бы находятся. Поэтому, тщательно оценив ситуацию, я прекратил бессистемные поиски и взялся за дело со всей основательностью. Надо сказать, что Побуждение возникло у меня именно в этом месте отнюдь не случайно: чем проще, спокойней и монолитней природа места, тем проще и сильнее владеющие им закономерности; это аксиома, и для планетарных условий пределом такого рода является, само собой, какой-нибудь полярный континент, но там все становится уже СЛИШКОМ простым, не оставляя возможности для маневра. Стиль мыса Хай недоступная простота, а если бы он был рыцарем, то девизом его непременно было бы что-то вроде: "Ничего лишнего". Так что, с этой точки зрения, место почти оптимальное, и ситуация как раз сложилась /Схематизированный графилон, достаточно условный. Прим. ред./... Вопреки уже начавшей складываться у меня привычки, я постарался остаться в прежнем трехмерном локусе, и никуда не пошел, последовательно моделируя параметры искомого; мозгов для этого у меня явно не хватало и я прибег к расширению /Малоусловный графилон. Прим. ред./ вида. Дошел до предела собственной устойчивости, чуть не расползся в рыхлое "веретено", но вовремя остановился: может, это и неизбежно, только кажется мне, что для меня покамест рано и никогда, ни для кого не поздно. Постепенно искомый объект начал моделироваться, обрастая все большим числом подробностей, несколько раз пробовал растекаться, но сила этого метода как раз в том и состоит, что удалиться для объекта - практически невозможно, как с грамотным исчислением. Я сидел, закрыв глаза, и занимался предельной деталировкой объекта, и прозевал момент, когда напряжение между моим собственным локусом и здешними сингулярными точками пришло к пределу пластичности; это больше всего напоминало монотонный звук, постепенно достигающий угрожающей силы, но по сути являлось /Схематизированный графилон. Прим. ред./... Когда я, наконец, обратил на него внимание, процесс замкнулся и стал самоподдерживающимся, потом действительно раздался звук, напоминающий приглушенный гром, и я сразу же обнаружил себя почти тремя километрами ниже, на Длинном Торгу в Желобе, рядом с ресторанчиком "Акрос", где мы с Мушкой давеча лакомились маринованным тунцом, а Мушка ввергла в шок всю почтеннейшую публику, лупанув (самый подходящий термин для этого явления!) грамм сто пятьдесят водорослевки, настоянной на бобах шкуродера, за единый дух... Я огляделся и не увидел вокруг себя ничего, заслуживающего внимания, за исключением того, что на восточной скуле Горы, у самого верха, появилось небольшое, невинное с виду облачко, напоминающее плотный клок серой ваты, а с этой штучкой меня позаботились ознакомить сразу же по нашему прибытию в эти богоспасаемые места. Клок ваты на склоне Горы был абсолютным признаком того, что через час-полтора на сцене мыса Хай состоится бенефис местного демона, жестокого норд-оста, без изысков именуемого "даун". Его можно считать одним из последних осколков знаменитой Погоды эпохи Лагеря и Ранней Вит, появление его было непонятным, потому что не сезон, а самое главное, - совершенно неуместным, потому что во время выступления "дауна" находящихся на открытом воздухе следует считать самоубийцами, кем бы они ни были, и во всяком случае отказывать в погребении на освещенном кладбище по обряду матери нашей Святой Церкви. Но я рассчитывал успеть: интересное, вообще говоря, дело, - только что я во вред делу переосторожничал, отказавшись от собственного движения в ходе моделирования, и довел ситуацию до того, что она с хрустом выдернула меня с нагретой грядки и пересадила на новое место, и тут же, - с несказанной наглостью собираюсь по-быстренькому, за часок, догнать увиливающую от меня сущность... Зашел в ресторан, заказал уху "Комплетекос" из семи сортов рыбы, молок, икры и рыбьих печенок и тонко нарезанный вяленый ласт реплика с луком. Выпивать, понятное дело ничего не стал, ограничившись двойным кола-кофе с медом, но в башке процесс тоже вошел в самоподдерживающийся режим, и поэтому спустя пять минут я уже не чувствовал вкуса переводимых деликатесов и жевал все подряд чисто автоматически, а когда поднял голову, то обнаружил тяжелую черную дверь рядом со стойкой бара, а сама она имела не тот цвет, что я, по-моему, запомнил. Сам я был теперь, весьма благоразумно, затянут в серый комбинезон из бездефектного волокна, непромокаемый и с магнитадгезивными застежками. Пора было делать следующий шаг, и я, выбрав темпоритм, обеспечивающий мою незаметность, скользнул в эту черную дверь, и оказался в закутке Овощного Ряда, как раз между оптовым складом компании "Фрей" и псарней моего доброго приятеля Эрика, и увидал, что никто до сих пор так и не приобрел большого фраттида, неутомимо кружившего по просторной клетке. Мы частенько шутили по поводу этой серой, гладкошерстой твари с острой мордой и длинным телом на коротких сильных лапах, похожей не столько на собаку, сколько на помесь крысы с крокодилом и бывшей с хорошего леопарда размером: я говорил, что следует в качестве поговорки ввести выражение :"Когда купят фраттида", - а он собирался дать рекламу с обещанием бесплатного гроба покупателю этого экземпляра. Фраттид заметил меня, скосил для начала красные, неизреченно-подлые глаза, а потом остановился и хрипло завыл. Я не слыхал, чтобы он когда-нибудь лаял, но зато как он выл! Сейчас у меня только защемило почему-то сердце, когда я вспомнил всю эту веселую чушь и почувствовал острый запах псарни, и кошмарный вой этого адского создания не оказал на меня своего обычного воздействия. Я быстрыми шагами вернулся к входу в ресторан и оглянулся на Гору: тяжелый темно-серый облачный пояс тянулся уже вдоль всего ее склона, спустившись до половины ее высоты, и уже начинало темнеть, а все вместе это обозначало, что самое интересное начнется минут через двадцать, не больше. Я снова вошел в ресторан, и на этот раз потолки в зале были ниже, народу сидело больше, и народ был совсем другой: огромные, коренастые люди в высоких сапогах, с ладонями, как лопаты, одетые в тяжелые серые плащи и с взглядами тяжелыми, как серый свинец. Один из них, вдруг отвернувшись от стойки, полоснул меня таким взглядом, что я поневоле вспомнил Эрикова неликвиду, а зал между тем начал наполнять тревожный, призрачный синеватый свет, не то проникающий сквозь окна, не то зародившийся прямо здесь, в застойном воздухе кабака, вездесущий, как керосиновая вонь. Я прямиком направился к двери рядом со стойкой, и на этот раз попал в сводчатый коридор, в котором царил сумрак. Ненужные, чужие, посторонние двери виднелись по сторонам, и от некоторых из них исходили призывы фальшивые, как перстни на грязных лапах оборванцев, а в других ровно, мощно гудел огонь, звенело тяжелое железо и метались деловитые, смутные тени, и это вызывало ассоциации с кузницей, но я, обливаясь потом от предельной сосредоточенности, шел по возможности мимо, свернул по коридору налево и с чувством просто-таки невероятного облегчения снова вышел под открытое небо, туда, где тянулся бесконечный ряд мастерских и лавок Сплетенной Конгрегации Ювелиров. Убедился, что почти замкнул кольцо, по большинству признаков оказавшись на прежнем месте. Небо было черным-черно, как в одном из самых страшных моих снов, а склоны Горы, остающиеся ниже туч, светились тем самым голубым блеском, и было в этом свете, как и в страшной тишине вокруг, как в кромешном небе над головой разлито такое напряжение, что волосы вставали дыбом, и самое страшное было в том, что никак нельзя мне было смотаться или Перелистнуть, если уж я не хотел погубить все дело... На этот раз я дополнил последовательное уточнение модели собственным движением, и потому процесс пошел значительно быстрее: в дверь этой внешне-невзрачной лавки я вошел, будучи почти уверен в обретении искомого. За тройными дверями из бездефектного композита, построенного по псевдофрактальной схеме, за полутораметровыми, немудрящими стенами из плавленого базальта, в обширном, низком зале причудливой формы было светло, как днем. Я отлично знал эти светильники с Земли Харальда, они как раз и были приспособлены для того, чтобы обеспечивать стандартный, образцовый белый свет без теней, но почему-то не ожидал увидеть их в этом старом-старом здании. По светло-желтому с коричневым орнаментом каменному полу бесшумно кружилось совершенно непостижимое существо, со светящейся красным безволосой кожей и множеством круглых глаз на конической голове. Оно одновременно вращалось вокруг своей оси, даже как бы ВНУТРИ собственной кожи, и с неуловимой быстротой, хаотически металось по залу, бесшумным вихрем посещая все закоулки и умудряясь при этом ни с чем не сталкиваться. Помнится, на почве вдруг наступившей крайней усталости, меня при взгляде на это чучело посетила уж-жасно глубокая мысля: что оно пытается-де изобразить поведение элементарной частицы согласно модели Шредингера, и не без успеха. В следующую секунду мне стало ясно, что это что-то вроде стража или просто милая шутка, изображающая чисто для смеху этакое воплощение Абсолютного Стража, и ничего особенного, и интересующиеся могут проверить, шутка это или нет. Что же касается меня, то я глянул на него, и понял, что верю и так. Повсюду в зале, как и положено, высились наклонные витрины, в каждой из которых содержалась какая-нибудь целостная серия украшений, объединенных непременно стилем, школой, эпохой и, в меньшей мере, своим происхождением. В другое время я, хоть и нагляделся не менее полных коллекций в богатых Гнездах, все-таки поглазел бы на эти маленькие яркие штучки, переполненные подробностями, плод, зачастую, совершенно чуждой традиции: взгляд на них кое-когда порождает совершенно новые ассоциации, а важнее этого, пожалуй, ничего и нет. Витрины поменьше занимали почти все пространство стен, а народу, по погоде, было не так уж и много. Оценив эти и другие важные подробности, я направился прямиком в один из самых закоулистых закоулков, где были выставлены предметы из мира, населенного какой-то группой сарпризантов, и увидал там спину, явственно выражающую ожидание. Меня. Не поворачиваясь, человек вполголоса произнес: