Кровавые земли: Европа между Гитлером и Сталиным - Тимоти Снайдер

Сланский сознался в заговоре, содержавшем весь диапазон обязательных навязчивых идей того времени: о титоистах, сионистах, свободных масонах и офицерах американской разведки, которые нанимали только евреев. Среди якобы совершенных им преступлений было медицинское убийство Готтвальда. Рудольф Марголиус, один из обвиняемых, был принужден разоблачить собственных родителей, которые погибли в Аушвице. Как и во время Большого террора, различные заговоры координировались «центром», в данном случае – Антигосударственным конспиративным центром. Все четырнадцать обвиняемых просили для себя смертного приговора, и одиннадцать из них его действительно получили. Когда 3 декабря 1952 года на шею Сланского надели петлю, он поблагодарил палача и сказал: «Я получаю по заслугам». Тела одиннадцати повешенных обвиняемых были кремированы; их пепел был позже использован для заполнения дорожных выбоин[741].

* * *

В такой момент казалось возможным, что дальше последует общественный процесс над советскими евреями. Тринадцать советских граждан были казнены в Москве в августе 1952 года по обвинению в шпионаже в пользу Соединенных Штатов на основании обвинений в космополитизме и сионизме, а не на основании надежной информации. Это были люди, которым инкриминировался еврейский национализм и американский шпионаж на основании показаний, выбитых под пытками; суд над ними был секретным. Одиннадцать чехословацких граждан были казнены в Праге в декабре 1952 года во многом на таких же основаниях, но после публичного суда, который напоминал процесс времен Большого террора. Теперь даже польский режим начал арестовывать людей как израильских шпионов[742].

Осенью 1952 года еще несколько советских врачей оказались под следствием. Ни один из них не имел никакого отношения к Жданову либо Щербакову, но они лечили других советских или иностранных коммунистических сановников перед их смертью. Один из них был личным врачом Сталина, который в начале 1952 года советовал вождю уйти на пенсию. По сталинским точным и повторяемым приказам этих людей жестоко избивали, после чего некоторые из них дали правильные, заранее составленные признания. Мирон Вовси, который приходился двоюродным братом Соломону Михоэлсу, сделал признание роботизированным языком сталинизма: «Обдумывая все заново, я пришел к выводу, что, невзирая на низость моих преступлений, я должен открыть следствию ужасную правду моей подлой работы, проводимой с целью разрушения здоровья и укорочения жизни определенных руководящих государственных работников Советского Союза»[743].

Когда эти признания были получены, старый человек, должно быть, решил, что время пришло. Сталин обычно планировал свой удар наперед, но сейчас, казалось, торопился. 4 декабря 1952 года, через день после казни Сланского, советский Центральный комитет признал существование «дела врачей», в котором главную роль играли «еврейские националисты». Одним из заговорщиков был врач Сталина, русский по национальности; те, кто были евреями по происхождению, значились евреями. Сталин теперь замыслил обвинить своего терапевта, человека, который посоветовал ему прекратить политическую карьеру. Сталин демонстрировал и другие признаки того, что его политические переживания связаны с его личными страхами. Он в буквальном смысле вцепился в свою дочь Светлану, танцуя во время празднования своего семидесятитрехлетия 21 декабря 1952 года[744].

Казалось, что в том декабре Сталин хотел избавиться от собственной смерти. Коммунист не может верить в бессмертие души, но он должен верить в Историю – ту, которая проявляется в изменениях способа производства, в подъеме пролетариата, ту, которую представляет коммунистическая партия, выкристализованная Сталиным и созданная его волей. Если жизнь – не более чем социальная конструкция, тогда, возможно, и смерть тоже только социальная конструкция, и все можно повернуть вспять с помощью бесстрашной и сознательной диалектики. Врачи стали причиной смерти вместо того, чтобы оттянуть ее; человек, предупредивший о приближающейся смерти, был убийцей, а не советчиком. Требовалось только правильное исполнение. Соломон Михоэлс был прекрасен в роли короля Лира – правителя, который передал власть слишком рано и недостойным преемникам. Теперь Михоэлс уничтожен, как призрак бессилия. Несомненно, его еврейский народ и все, за что он боролся (риск осквернения Советского Союза, риск другой истории Второй мировой войны, риск неправильного будущего), – все это также можно было искоренить[745].

Сталин, больной человек семидесяти трех лет, не слушая ничьих советов, кроме собственных, напряженно двигался вперед. В декабре 1952 года он сказал, что «каждый еврей – националист и агент американской разведки», – такая формулировка была параноидальной даже по его стандартам. В том же месяце он сказал, что евреи «верят, будто их нацию спасли Соединенные Штаты». Это была легенда, которая еще даже не возникла, но Сталин не был совсем уж неправ. С характерной для него проницательностью, Сталин верно предсказал один из основных мифов Холодной войны и даже нескольких десятилетий после ее окончания. Никто из стран Альянса не приложил особых усилий для спасения евреев; американцы никогда даже не видели основных мест их уничтожения[746].

Партийная газета «Правда» рассказала 13 января 1953 года об американском заговоре, целью которого было уничтожение советского руководства медицинскими методами. Врачи, как всем было понятно, были евреями. Новостное агентство ТАСС назвало «террористическую группу врачей» «извергами человеческого рода». Однако, несмотря на язвительную риторику, попахивающую временами Большого террора, не все еще были готовы к действию. Названные в статье люди еще не все сознались в своих якобы преступлениях, что было предпосылкой для любого показательного процесса. Обвиняемые должны были сознаться лично до того, как сделать это на публике: это было минимальным условием сценографии сталинизма. От обвиняемых нельзя было ожидать, чтобы они подыгрывали суду в открытом зале суда, если они не соглашались на это в стенах камеры допросов[747].

София Карпай, кардиолог, центральная обвиняемая, не созналась вообще ни в чем. Она была еврейкой и женщиной, возможно, следователи считали, что она первой сломается, но в конечном итоге она оказалась единственной из всех обвиняемых, у кого была сила стоять на своем и защищать собственную невиновность. На своем последнем допросе, 18 февраля 1953 года, она держалась твердо, открыто отрицая все обвинения. Как и Сталин, она была больна и умирала, но, в отличие от него, должно быть, понимала это. Казалось, она верила, что важно говорить правду. Поступая так, она тормозила следствие. Она пережила Сталина всего на несколько дней; возможно, благодаря ей Сталина пережили и другие[748].

В феврале 1953 года советское руководство писало и переписывало коллективное еврейское саморазоблачение, включая фразы, которые могли прийти прямиком из нацистской пропаганды. Его должны были подписать выдающиеся советские евреи, и оно должно было быть напечатано в «Правде». Василий Гроссман был среди тех, кого вынудили подписаться под письмом. В злобных нападках прессы неожиданно выяснилось, что его недавно напечатанный роман о войне «За правое дело» был недостаточно патриотичным. «За правое дело» был большим романом о битве за Сталинград, написанным преимущественно в рамках сталинских традиций. (Теперь точка зрения Гроссмана изменилась. В продолжении романа, шедевральном произведении «Жизнь и судьба», Гроссман устами нацистского следователя говорит о будущем: «Сегодня вас пугает наша ненависть к иудейству. Может быть, завтра вы возьмете себе наш опыт»). В самом последнем известном варианте письма, от 20 февраля 1953 года, подписанты должны были подтвердить, что среди евреев существует «два лагеря» – прогрессивный и реакционный. Израиль находился в реакционном лагере: его лидеры были «еврейскими миллионерами, связанными с американскими монополистами». Советские евреи также должны были признать, что «народы Советского Союза и прежде всего великий русский народ» спасли человечество и евреев[749].

Письмо осуждало империализм вообще и евреев из «дела врачей» в частности. В сталинских терминах его можно было прочитать как оправдание широкомасштабных чисток советских евреев, которые не были настроены достаточно антиимпериалистическим образом, или даже как приглашение к этим чисткам. Советским гражданам, которые должны были подписать письмо, нужно было идентифицировать себя как евреев (не все из них были таковыми или считали себя таковыми) и как лидеров сообщества, которое точно подвергалось опасности. Илья Эренбург, как и Гроссман, советский писатель еврейского происхождения, разрешил Сталину поставить его имя под полемической статьей об Израиле. Теперь, однако, он колебался, одобрить ли такой документ. Он написал неискреннее письмо Сталину, спрашивая его, как поступить. Он выстроил такую же защиту, как и Берман с еврейскими коммунистами несколько лет тому назад: поскольку евреи – не нация, а мы лично – верные коммунисты, то как мы можем принимать участие в кампании против нас самих как представителей какого-то коллективного национального образования, известного как еврейство?[750]