Драконы - Джонатан Стрэн

Иногда по ночам до меня доносятся беспорядочные отзвуки далекого лязга, смутные и приглушенные, тогда я внутренне подбираюсь и прилипаю взглядом к раскрытой книге, а от близкого камина в хрустале отставленного стакана пляшут огненные блики, и мглистая ночь полна звуков, среди которых то и дело мерещится клацанье невозможного дженсеновского краба, вот его тень наползает на крыльцо, он охотится за моими карманными часами. Ночью после того, как были отмечены крабы величиной со свинью, один из них забрался к Филби в гараж — взломав как-то дверь — и в клочья искромсал его дракона. Понимаю, о чем вы сейчас думаете. Сперва я тоже не поверил. Но с тех пор успело случиться всякое, и теперь я думаю, что это правда. Ведь Филби и вправду знал Огастеса Сильвера; он был прислужником, подмастерьем, а Сильвер — мастером. С драконом же, говорят, дело не только в механике. Дело в правильной перспективе. Это-то Филби и подкосило.

В прошлом году к нам приезжал на телеге цыган. Будто бы немой. За доллар он проделывал самые невероятные штуки. Только явившись, вырвал свой язык и бросил его на дорогу. Сплясал на нем, втоптал в пыль, затем поднял и сунул обратно в рот — язык прирос как новенький. Затем принялся разматывать свои кишки, метр за метром, как сардельки на мясокомбинате, а потом смотал все обратно и крепко защипнул края прорехи в животе, которую только что сам и разодрал. Полгорода стошнило — но они ведь сами заплатили за показ. Вот так же у меня с драконами — я в них не верю, но готов немного потратиться, чтобы увидеть дракона в полете, даже если это будет ловко наведенная иллюзия.

Но дракон в гараже Филби, тот, которого он берег для Сильвера, являл собой печальное зрелище. Краб — наверное, краб, кто ж еще, — располосовал дракона вдоль и поперек, выпотрошил из него набивку. Получилось немного похоже на чучело аллигатора в лавке антиквара — изъеденное жучками, грустное и усталое, с надломанным хвостом и выбивающимися сквозь прореху в шее комками ваты.

Филби обезумел от горя. Неприятно, когда взрослый человек так сокрушается. Он схватил разлохмаченный кусок препарированного крыла и занялся самобичеванием. Он хлестал что есть сил и крыл себя последними словами. Мы тогда еще не были близко знакомы, так что всю сцену я наблюдал из окна кухни: открытая дверь гаража хлопала на ветру, Филби за ней выл в голос и метался из угла в угол, то и дело театрально замирая, потом дверь на полминуты затворялась, отрезая печальную картину, а потом снова распахивалась, являя Филби, который с рыданьями ворошил на полу обломки того, что недавно было драконом из, так сказать, плоти и крови, построенным вездесущим Огастесом Сильвером много лет назад. Тогда еще я, конечно, и понятия не имел. Огастес Сильвер, ну надо же. Даже можно понять — ну, почти, — отчего Филби так сокрушался. Я и сам с тех пор немало посокрушался, хотя, как уже говорил, многое из того, что и втянуло меня в это дело, теперь кажется обманом, а шепоты в ночном тумане, шелест крыльев, жужжанье и лязг похожи скорее на едва сдерживаемый смех, от месяца к месяцу все более тихий, испускаемый облаками, ветром и мглою, никем и ничем. Даже редким письмам от самого Сильвера прежней веры нет.

Филби из породы эксцентриков. Это я сразу понял. Откуда он берет деньги на всякие свои начинания, ума не приложу. Наверно, подрабатывает по мелочи — ремонтом и тому подобным. Руки у него как у архетипичного механика: лопатовидные пальцы, грязь под ногтями, множество царапин, происхождение которых он не может вспомнить. Стоит ему лишь коснуться груды деталей на верстаке, взмахнуть над ней руками — и там сразу будто зарождается упорядоченное шевеление и станина ритмично гудит. А тут в гараж пробрался огромный краб и за одну ночь искромсал шедевр, чудо, вещь, которую невозможно собрать из обломков заново. Даже Сильвер не стал бы с этим возиться. И кошка побрезговала бы.

На несколько дней Филби погрузился в ступор, но я знал, что рано или поздно он придет в себя. Будет слоняться по дому, беспорядочно вороша вчерашние газеты, и вдруг заметит краем глаза блеск медной проволоки. Проволока наведет его на какую-нибудь новую мысль — и пошло-поехало. Так всегда и бывает. Мало того что он самым возмутительным образом способен сосуществовать с железным хламом, тот еще и говорит с ним, нашептывает идеи.

Уже скоро однажды утром он будет стучать себе молотком — и к черту всех крабов, — прилаживать чешуйку к серебристой чешуйке, десяток тысяч, пока не выйдет крыло, собирать из самоцветных деталей фасеточный глаз, разглядывать в лупу сплетенный жгутом пучок тончайшей проволоки, бегущий вдоль хребта создания, которое, будучи однажды выпущено в туманную ночь, может за секунду раствориться в облаках и уже не вернуться. По крайней мере, об этом грезил Филби. И признаюсь, я верил в него безоговорочно, в него и в дракона, постройкой которого он грезил.

Ранней весной (если это можно назвать весной), через несколько недель после нашествия крабов-отшельников, я махал себе тяпкой в огороде. Заморозков больше не ожидалось. Помидоры уже неделю как завязались, но огромный червяк, зеленый и шипастый, объел с них все листья. Остались одни стебли, вымазанные какой-то слизью. Однажды в детстве, копаясь в земле после дождя, я раскопал червяка толщиной в палец и с человеческим лицом. Раскопал — и закопал обратно. У нынешнего любителя помидоров такого лица не было. Собственно, по червиным меркам он был довольно симпатичным, с подслеповатыми свиными глазками и вдавленным носом. Так что я перебросил его через забор, во двор Филби. Червяк по-любому заберется обратно, тут и к бабке не ходи. Приползет откуда угодно, хоть с луны. А раз никуда я от него в конечном счете не денусь — какой смысл лезть из кожи вон и убирать его совсем уж далеко, понимаете? Но помидорам от этого не легче. Я выдрал их с корнями и тоже забросил к Филби во двор, который все равно весь зарос сорняками, но именно в этот момент Филби угораздило подойти к самому забору, и клубок недогрызен-ных помидорных стеблей облапил его ухмыляющуюся морду горгульи, словно кальмар щупальцами. Но Филби — крепкий орешек. Он и бровью не повел. В руке у него было письмо, отправленное Сильвером откуда-то с юга месяц назад.

Тогда я почти ничего еще не знал о Сильвере. Конечно, я слышал его имя — а кто не слышал? Я смутно припоминал фотографии лохматого и бородатого великана с горящим взором — в те далекие времена, когда еще только открыли изменчивость материи, Сильвер был связан с лигой механовивисекторов. Это он и трое других университетских профессоров были в ответе за недолгое нашествие единорогов — некоторые, говорят, до сих пор бродят по окрестным холмам, интересные мутанты, конечно, только это совсем не то чудо, которым удовлетворился бы Огастес Сильвер. Судя по фотографиям, он был из тех, кто сигает с головой в холодный пруд на рассвете и ест дробленую пшеницу с медом ложками.