Оркестр меньшинств - Чигози Обиома
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Чукву, те чувства, что обуяли его в тот момент, были чувствами довольно распространенными. Я видел это много раз. Лицо в первую очередь выделяется своей наготой – великая нищета есть суть его. Оно не прячется ни от кого, даже от чужих людей. Оно есть то, что не приемлет тайн. Оно постоянно, без всяких ограничений контактирует с миром. Воины из великих отцов в древности часто рассказывали, что в бою, увидев врага лицом к лицу, они обнаруживали, что их готовность к насилию отступает. Почти мгновенно их стимул убивать ради убийства превращался в стимул убить просто для того, чтобы не быть убитым самому. Получается так, словно воин при виде обнаженного лица врага лишается чувства враждебности. Эгбуну, это трудно понять. Даже мудрые отцы затруднялись, их язык сплел много пословиц, чтобы объяснить это явление, но самые яркие их пословицы связаны с тем мощным чувством, которое мужчина испытывает к женщине или мать к своему ребенку. Они называли это чувство Иху-на-анья. Потому как воистину поняли они, что один человек может заглянуть в глаза другому, только когда не вынашивает против него злого умысла. Когда человек говорит «я могу смотреть тебе в глаза», он выражает приязнь. И наоборот, человеку, который прячет лицо или держится на отдалении, легко навредить.
Я уверен, что именно поэтому мой хозяин позволил Джамике обнять его и рыдать на его плече, пока собравшаяся толпа кричала «Аллилуйя» и аплодировала им. Наверное, именно поэтому – хотя мой хозяин и не знал реальной причины – он дал этому человеку, который нанес ему непоправимый ущерб, свой номер телефона и кивнул в ответ на предложение своего врага встретиться на следующий день в «Мистере Биггсе» здесь неподалеку.
– В пять часов?
– Да, в пять часов, – сказал он.
– Я буду там, брат Чинонсо-Соломон.
Я уверен, что именно выражение лица Джамике заставило его затем развернуться и пройти через радостную толпу, собравшуюся там. Именно поэтому он оседлал свой мотоцикл и помчался прочь, не оглядываясь. Помчался не туда, куда собирался вначале, а назад, в свою квартиру.
20. Расплата
Икукуаманаонья, нетерпение – одна из самых больших странностей человечества. Это капля ядовитой крови в венах времени. Нетерпение управляет всем, до чего может дотянуться, оно делает человека неспособным ни на что, кроме как умолять время, чтобы оно шло быстрее. Действие, отсроченное естественным посредничеством времени или человеческим вмешательством, постоянно затмевает в мыслях человека все остальное. Отсроченное действие непрерывно давит на настоящее, пока представление о настоящем не утрачивается. Вот почему старые отцы говорят, что, когда готовится еда для ребенка, его глаза не мигая смотрят на жаровню. Когда человек тревожится, он пытается заглянуть в еще не сформированное время, чтобы обрести знание о еще не состоявшемся событии. Человек может увидеть себя в стране, до которой еще не добрался. Он может представить себе, как танцует с людьми, там обитающими, как вкушает блюда тамошней кухни, бродит по живописным местам этой страны. Такова алхимия беспокойства, потому что оно сочленено с обещанием чего-то, события, встречи, которых никак не может дождаться ее участник. Я видел это много раз.
Но тем временем человек может быть погружен в глубокие раздумья и терзания, как это и происходило с моим хозяином после встречи с Джамике. Он вернулся полный желчи и выхаживал по комнате, пинал шкаф, кровать, пластмассовый стаканчик, бранился, бушевал. В том, что случилось с ним, он винил небеса, заговор духов. Он винил своего бога. Ну почему, говорил он, ему после всех прошедших лет выпало встретить Джамике в таком публичном месте? И с какой стати Джамике – кто бы мог такое представить?! – проповедует? Вот что не давало ему покоя. Было почти невозможно напасть на того, кто проповедует Евангелие. Люди в Алаигбо и в мире Черного Человека вообще с таким почтением относились к той профессии, которой посвятил себя Джамике, что моему хозяину просто не позволили бы ничего сделать. Он винил себя в том, что не обратился к Элочукву после возвращения. Ему не стоило винить Элочукву в том, что тот много раз подводил его, пока он был на Кипре. Например, Элочукву подвел его, когда не помог вернуть дом или узнать о месте нахождения Джамике, спросив у его сестры. Если бы мой хозяин по возвращении связался с ним, то Элочукву сообщил бы ему, что Джамике в Умуахии. И тогда бы он пригласил Джамике в какое-нибудь уединенное место и там осуществил свою месть.
Агуджиегбе, я никогда не видел моего хозяина в таком состоянии, в каком он пребывал тем вечером. Он был в такой ярости, что бранился, бил кулаком в стену, хватался за нож и грозил себе. В миг великой неопределенности, когда я воистину не мог сказать, мой ли это хозяин или агву, который вселился в него, он стоял перед зеркалом, размахивал ножом и говорил: «Я исполосую себя, убью себя!» Он поднес нож совсем близко к своей груди, его рука дрожала, глаза были закрыты, он взмахнул ножом так, что коснулся собственной плоти. Я осенил его мыслью, напомнил ему сначала о его дяде, а потом о возможности воссоединения с Ндали. И я со всем смирением должен сказать, Чукву, что, вероятно, помог моему хозяину сохранить жизнь! Потому что мои слова – «А что, если она все еще любит тебя, как жена Одиссея» – подарили ему неожиданную надежду. Он разжал кулак, и нож упал в раковину, исполнил небольшой танец и упокоился там. Потом мой хозяин расплакался. Настолько сильна была его боль, настолько велика скорбь, я даже опасался, что он никогда не оправится от этих терзаний. Я внедрил в его голову мысль, что он всего лишь один раз встретился с Джамике после тех событий. И что они встречаются на следующий день, теперь уже не на публике. Его враг, как того всегда и хотел мой хозяин, придет к нему, и он будет волен делать с ним что захочет, даже показать ему письмо с изложением всего с ним случившегося, письмо, которое он написал Ндали, чтобы тот осознал тяжесть всего им совершенного. Он не должен думать, что, кроме этой утраченной возможности, у него не будет других. Нет.
И
