Ничего, кроме нас - Дуглас Кеннеди
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Для меня большая честь, — приговаривала она, — быть рядом с такой храброй, такой мужественной девушкой.
Мне хотелось провалиться сквозь землю прямо в преисподнюю.
— Вряд ли я такая уж храбрая, — возразила я, мягко увернувшись от ее успокаивающего прикосновения.
— То, что ты так говоришь, делает тебя еще более удивительной. Чтобы выжить в зоне боевых действий…
— Вряд ли Дублин можно назвать зоной боевых действий. И я совсем не хочу об этом говорить.
Рейчел услышала, как дрогнул мой голос. А может, почувствовала, что я вот-вот взорвусь.
— Прости, прости, — прошептала она, подводя меня к креслу и заботливо усаживая.
Я позволила ей себя усадить. Потом закрыла глаза, пытаясь успокоиться и уговорить себя, что намерения у нее самые добрые. В те времена я раз по пять на дню вспоминала профессора Хэнкока, размышляя о том, что он, возможно, постиг что-то очень важное, основное: когда боль стала невыносимой и он почувствовал, что достиг точки невозврата, у него не осталось иного выбора, как сунуть голову в петлю и погрузиться в небытие.
Нет, я не собиралась визжать и выкрикивать все это в лицо этой приторно-слащавой доброй самаритянке с ее чудесной улыбкой. Но когда она молча присела на корточки и сняла с моих ног сандалии, я не сдержала раздражения:
— Что ты делаешь?
— Закрой глаза, постарайся освободить свой разум и сосредоточься на глубоком гравитационном притяжении своего дыхания.
— Перестань, что за бессмысленная чушь, — хотела было я сказать.
Но женщина принялась массировать мне ступни, и это было какое-то чудо. Впервые за долгие месяцы я испытывала странную умиротворенность, просто какое-то затишье среди бесконечной бури. Я откинулась назад, прикрыв глаза, пытаясь освободить голову от образов и позволяя Рейчел хоть ненадолго унять боль.
— Это было… необычно, — сказала я, когда Рейчел снова надела на меня сандалии и прошептала Намасте мне на ухо (как я узнала позже, это тибетское слово означало «мир»). — Большое спасибо.
— Спасибо тебе, что отправилась в путь, — отозвалась женщина. — Ты должна знать, что путешествие твое продолжается, и рано или поздно исцеление тебя обязательно настигнет.
Она также настояла на том, чтобы «крепко обнять» меня, прежде чем отпустить в приемную комиссию университета.
Собеседование было очень коротким. Сотрудница приемной комиссии, мисс Стрэнг, тихая женщина лет сорока, получила мои документы из Боудина и внимательно ознакомилась с бумагами из Тринити-колледжа, которые я принесла с собой. Видимо, Патрисия с ней тоже переговорила, потому что мисс Стрэнг сообщила мне, что ей все известно и что «это непредставимое потрясение». Далее она сказала, что, судя по уровню учебных заведений и моим оценкам, она не видит никаких проблем с моим переводом к ним на осенний семестр 1974 года.
— А если я взяла бы двойную учебную нагрузку и прошла также летний семестр следующего курса…
— Да, в таком случае вы выполните все, требуемое для получения диплома. Но не слишком ли это большая нагрузка, если учесть то, через что вы недавно прошли?
— При всем уважении, позвольте мне самой судить об этом.
— Само собой разумеется, мисс Бернс. Я не хотела вас обидеть.
— Я и не обиделась. Извините, если это прозвучало слишком резко.
— Понятно, понятно.
Меня все сильнее раздражало то, что все вокруг пытались проявлять заботу и участие. И видимо, в ответ во мне росли чувство вины и подспудная уверенность в том, что я виновата в смерти Киарана. Я была убеждена, что не должна была остаться в живых, я не заслужила этого, это меня взрыв должен был разорвать на куски. Но до сих пор я ни разу ни с кем не поделилась этой мыслью. Мама хотела было отвести меня к психоаналитику — тем более что недели через три после моего возвращения в Коннектикут мы с ней начали постоянно конфликтовать, — но у врача, с которым она договорилась, была в Олд-Гринвиче сомнительная репутация. Он был одним из тех, кого называют «доктор Кайф», врачей, которые, не задумываясь о последствиях, прописывают налево и направо «пилюли счастья», превращающие человека в овощ.
Об этой опасности меня предупредил, как ни удивительно, брат Адам. Папа с Питером сразу после взрыва примчались в Дублин. Все десять дней, что я провела в больнице, брат просидел у моей койки. Он навещал меня по три раза на дню. В основном же он занимался оформлением документов и всей административной рутиной, необходимой, чтобы вернуть меня домой, и в конце концов получил для меня от правительства Ирландии компенсацию в размере десяти тысяч долларов. Когда я вернулась в Штаты, подключился Адам, став необходимым буфером между мной и нашей матерью. Сам он вернулся домой из Чили всего за две недели до взрыва. Позже я узнала, что Адам ушел из отцовской компании и теперь жил в маленькой квартирке в Уайт-Плейнс (никто, кроме Адама, не выбрал бы этот унылый пригород, но он объяснил это тем, что там студия стоила всего пятьдесят два доллара в месяц, а он, оставшись без работы, пытался экономить на всем). Незаметно Адам стал важной частью моей жизни, он появлялся почти ежедневно и проводил со мной по несколько часов, особо настаивая на прогулках. Именно Адам съездил в Коннектикут и собрал мои вещи после того, как я, хлопнув дверью, сбежала к Дункану. И именно Адам объяснил, почему мне лучше держаться подальше от этого шарлатана «доктора Кайфа»:
— После той моей аварии, когда меня выбросило из машины, а Фэрфакс погиб, мама отвела меня к такому докторишке. И знаешь, от того, что он мне прописал, у меня крыша совсем поехала. Мне казалось, что я живу в какой-то альтернативной реальности. Совсем одурел от всего этого. Пока наконец не смыл таблетки в унитаз в общежитии колледжа. Через три дня после этого я попытался выброситься из окна. К счастью, двое моих соседей по комнате оказались дома. Они просто крепко схватили меня и тем уберегли от самоубийства.
— Мама и папа об этом знали?
— Да ты что! Нет, конечно. Я и потом им не сказал. А вот к врачу из
