Мемуары. 50 лет размышлений о политике - Раймон Арон

В следующий раз я встретился с Генералом как раз в тот вечер, когда Госдепартамент опубликовал знаменитое коммюнике, содержавшее слова «the so-called free frenchmen» («так называемые свободные французы»). Сказаны они были в связи с освобождением островов Сен-Пьер и Микелон кораблями под командованием адмирала Мюзелье. Генерал ходил взад и вперед по своему салону и гневно повторял: «Хороши же они, наши союзники». Благодаря своей манере обращаться к Соединенным Штатам он, как воплощение Франции, непроизвольно поднимался на такой же уровень, на каком находилась первая держава мира. Этот диалог Генерала с самим собой остался в моей памяти.

В годы существования РПФ я видел Генерала много раз; рассказ о беседах с ним, если предположить, что мне удалось бы их восстановить в памяти, ничего не добавил бы к литературе, посвященной «герою истории». Когда в конце 1950 года мою жену и меня постигло несчастье — смерть нашей маленькой девочки, родившейся в 1944 году в Лондоне, — Генерал прислал нам письмо с соболезнованиями, выражения которого и особенно тон выходили за рамки принятых для таких обстоятельств формул; я попросил его принять меня, и в беседе, состоявшейся несколькими днями позже, он говорил мне о своей дочери Анне, «которая никогда не была нормальной». Генерал выражал свои мысли сдержанно, словно стремился скрыть эмоции, страдания, привязывавшие его к этому ребенку, но одновременно обнаруживал свою чувствительность или, скорее, свою уязвимость. Он не предлагал мне своего сочувствия, но, вспоминая о собственном испытании, становился ближе к моему испытанию.

В том же самом 1950 году, году корейской войны, я довольно долго беседовал с ним о положении в мире и во Франции. «Что вы намерены предпринять?» — спросил я его в ходе разговора. «Что могу я предпринять? — ответил он. — У меня нет гренадеров, а если бы были и если бы я прибег к их помощи, то ведь вы за мной не пошли бы». Генерал прокомментировал поспешное отступление Восьмой американской армии с севера Кореи вплоть до 38-й параллели. В связи с этим он вспомнил об отступлении, приказ о котором отдал генерал Эйзенхауэр; в случае выполнения приказа Страсбург был бы отдан на растерзание нацистам. У американцев, сказал он, есть обыкновение держаться на дистанции, гораздо дальше, чем это необходимо.

Эти детали имеют лишь частный интерес, они позволяют представить, какими были мои отношения с самим Генералом в годы деятельности РПФ. В 1951 году я подумывал о том, чтобы войти в список кандидатов от РПФ в Париже; когда Мальро поднял вопрос в руководящих инстанциях, то оказалось, что первые места в списке давно обещаны. Генерал заметил мне — и был совершенно прав, — что я никогда ни одного слова не вымолвил относительно своих намерений, впрочем, скорее робких попыток, чем намерений. Я плохо переносил жизнь профессионального журналиста и преподавателя по обстоятельствам; активная политика иногда казалась мне выходом, но в джунглях робкая попытка непростительна. Надо или хотеть, или не хотеть. Если же ты мечтаешь, то будешь мечтать долго. К счастью, вскоре я отказался даже от мечтаний.

Я не вышел из РПФ — объединение само перестало существовать. У меня осталось, по крайней мере, удовлетворение от того, что я отдал ему больше, чем от него получил. В 1953 году мы проводили отпуск в департаменте Верхняя Марна, неподалеку от Коломбе-ле-дёз-Эглиз, я позвонил у ворот поместья Генерала, и поскольку он отсутствовал, то оставил свою визитную карточку с адресом. Через несколько дней моя жена и я получили от него приглашение. Нам представился, таким образом, случай побывать в резиденции «Буассери» и познакомиться с его обычаями: чаепитие, затем Генерал ведет меня в свой рабочий кабинет, читает отрывок из своих «Мемуаров»: портрет Маршала. После этого — прогулка по парку. Генерал намекнул на мой доклад, сделанный на конференции под его председательством; мне запомнились не устроители этого собрания, но слова, сказанные им после моего выступления. На конференции, посвященной экономическому положению Франции, я сформулировал идею, впрочем, несколько банальную: французы время от времени совершают революцию, но они никогда не осуществляют реформ. Генерал уместно поправил меня: «Французы осуществляют реформы, только продолжая дело революции». И напомнил о реформах, осуществленных сразу же после Освобождения.

Когда в 1959 году я выступил в журнале «Прёв» («Preuves») со статьей, озаглавленной «Прощание с голлизмом» («Adieu au gaullisme»), то Генерал, как мне передали, сказал Мальро: «Он никогда не был голлистом». И был прав. Я никогда не являлся голлистом на манер Мальро, привязанного к Генералу какими-то феодальными узами. Не являлся я тем более и голлистом на манер Мориса Шумана, хотя он и не следовал за Генералом в годы деятельности РАФ. Мои отношения с де Голлем всегда были двойственными, включая и годы РПФ, по причинам, одновременно неопределенным и глубоким.

Непримиримость, которой он гордится в своих «Мемуарах», толкала его к войне против Виши, а в какие-то моменты ставила на грань войны со своими союзниками. Именно благодаря поддержке Черчилля он получил от англо-американцев оккупационную зону в Германии, хотя Сталин считал, что Франция этого не заслуживает; но именно Сталину де Голль демонстрировал свои хорошие манеры по возвращении во Францию. Виши настраивал французское общественное мнение против наших союзников; де Голль также по-своему настраивал своих соратников против англо-американцев. За исключением периода РПФ, генерал де Голль не прекращал вести дипломатические сражения против англичан и американцев. В некоторых из этих сражений он действительно защитил французский интерес; но когда он упрекал англоамериканцев за то, что те высадились в Северной Африке без контингентов бойцов Свободной Франции, то служил интересам своей легитимности, но не интересам Франции. Опыт Сирии доказал, что солдаты и офицеры Виши охотнее присоединялись к союзникам, чем к Генералу.

Во время своего визита в Буассери я последний раз беседовал с Генералом. По причинам, которые я сам для себя с трудом проясняю, у меня не было с ним никаких контактов, даже письменных, вплоть до 1958 года. Может быть, ослабление моих связей с Мальро бессознательно повлияло на мое отношение к Генералу. Может быть, когда РПФ исчезло, у меня возникло желание взглянуть на события со стороны после этого похода в партийную политику. В 1955 году я возвратился в университет, а последние годы Четвертой республики были ознаменованы потрясениями деколонизации. Самым близким мне среди голлистов, не считая Мальро, был Мишель Дебре 165, который чересчур резко выступил не только против Четвертой республики, но и за французский Алжир. В 1957 году я занял позицию в пользу алжирской независимости, тогда как большинство голлистов защищали дело французского Алжира. Я не смешивал Генерала с теми, кто объявил себя его сторонниками. Мне не хватило смелости просить его о приеме.